Нью-Йорк 2140

– Ты подчеркнула, что это не шантаж, – напомнил ей Ларри, – и я это вижу. Но все жду, что сейчас наступит самое страшное.

– Ой, да это просто история. Я рассказываю ее потому, что мне ее рассказала подруга, инспектор Джен Октавиасдоттир. Она живет в моем здании, и она очень предана полиции Нью-Йорка и всему Нижнему Манхэттену, а там она известна как раскрыватель всевозможных таинственных преступлений. Но у нее очень нестандартное мышление – так, наверное, можно сказать, если говорить об охране правопорядка в целом. У нее собственные взгляды. Например, ей нравятся те кванты, и она только рада, что кто-то постарался их защитить. Значит, ей нравится и тот, кто это сделал, – кем бы он ни был. Вот Джен и сказала мне, что, хотя она выработала детали этой истории вместе со своей командой, она также собрала все свидетельства лично, и они изолировали эту информацию ото всех – так же как раньше были изолированы те кванты. Больше эту историю никто не знает, и она не планирует в нее никого посвящать. Поэтому, если мухлевщик, например, попытается шантажировать хорошего парня из сказки, у него ничего не получится. Вообще без шансов. Так что сейчас все это можно утопить в канале. Чтоб сгинула эта история в темной бездне времен.

Ларри сглотнул, отправив в горло кусок крем-брюле.

– Любопытно, – проговорил он.

– Надеюсь, – сказала Шарлотт. – Главное, что можно из этого почерпнуть, – что иметь такую подругу, как моя инспектор, это очень хорошо. Я ее прям люблю. Один раз вообще мы спросили у нее кое-какого финансового совета о наследстве наших юных друзей, и ты не поверишь, насколько разумным оказался ее совет. Может, и не очень законным, но разумным. Она, по сути, сделала тех ребят богачами. Она очень хорошая подруга. И с очень острым чувством справедливости.

– Мм, – сказал он, отправляя в рот мороженое. Или, возможно, это было «хмм».

Некоторое время они ели молча.

– Коньяка? – предложила она.

– Да, пожалуйста.

Г) Владе

Некогда я проходил многолюдным городом, впечатывая в сознание, на долгую память, его зрелища, здания, обычаи, нравы;

Но теперь из всего этого города я помню только женщину, которую там ненароком встретил, которая меня задержала, потому что любила;
День за днем, ночь за ночью мы были вместе,
Все остальное давно позабыто;
Помню только ее, помню только, как она страстно вцепилась в меня;
Снова бродим по городу – любим друг друга – и расстаемся снова;
Снова она берет меня за руку – я не должен уйти!
Вижу рядом, так близко, ее, грустную, робкую, с немыми губами[147].

Уитмен

Владе, как всегда, проводил дни за работой над зданием. Все возвращалось к норме – хотя какой была та норма, он уже вспомнить не мог. Все прежние годы смешались у него в голове, будто грязь на дне каналов, а события с начала бури так превосходили прошлое, что затмевали его сильнее, чем когда-либо. Здание по-прежнему было забито новыми беженцами, которых приютили по настоянию Шарлотт до тех пор, пока для них не найдутся другие варианты. Это доставляло хлопот, потому что здание было переполнено и до бури. Сейчас ситуация стала совсем уж плачевной, но многие беженцы были искренне им благодарны и влюблены в Мет, как моллюск, оторвавшийся от корабельной древесины, влюбляется в причальную сваю, что встретил на своем пути. Сейчас дошло до того, что коммунальный девиз – «один за всех и все за одного» – мог послужить препятствием для надлежащего управления. Нужно было как минимум изменить «всех» на «некоторых», а это было несколько неудобно.

Тем временем управление расходом энергии, воды и канализацией заключалось только в том, чтобы экономить их под натиском толпы. Еда, к счастью, не была в ведении Владе, однако ему приходилось помогать и с ней – сначала доставлять ее на кухню, а потом выносить остатки из здания. Весь компост теперь хранился внутри, где во множестве ящиков готовилась новая почва. Владе также задумывался о противоштормовых окнах на садовом этаже, однако установить их быстро или дешево было невозможно. Не говоря уже о том, что сейчас заниматься этим было некогда. Нет, это сумасшедшее время, сумасшедшая осень!