Нью-йоркский обход

Все наши посиделки начинаются с заглазного обсуждения сослуживцев. Это привычное перемывание косточек, на самом деле, довольно интересно: оценки, которые выносят мои корейские коллеги, всегда удивляют. Про тихоню медсестру говорят, что она кажется им тщеславной; про другую медсестру, известную стерву, – что она честная и, судя по всему, любит приключения. Возможно, за всем этим кроется какое-то совершенно иное мировосприятие, непереводимое, как корейский юмор. Когда я признаюсь, что плохо понимаю их шутки, Чжэ Хун успокаивает: «Это просто потому, что ты еще мало выпил». Мы выпиваем ровно столько, чтобы потом можно было вести машину. Но через некоторое время нам приносят панчхан[13], пулькоги[14] или твенчжан чиге[15], и мы заказываем еще соджу, и Чжэ Хун призывает всех мешать соджу с пивом, как это делают в Сеуле. Теперь о том, чтобы сесть за руль, не может быть и речи. «Жаль, – говорит Чжи Ён, – что в Нью-Йорке нельзя вызвать водителя. В Сеуле есть специальная служба: звонишь по телефону, приезжает водитель и довозит тебя, пьяного, на твоей же машине до дому. Интересно, почему здесь еще до этого не додумались?» И мы начинаем обсуждать во всех подробностях, как, организовав подобную компанию в Америке, мы заработаем кучу денег, и нам уже не придется каждое утро ни свет ни заря тащиться на консилиум. Потом разговор забредает в алкогольно-философские дебри; потом захмелевшая Чжи Ён со слезами на глазах признается, что год от года ощущает себя все более одинокой, и неловко пытается соблазнить Чжэ Хуна; потом они все начинают, перекрикивая друг друга, спорить о чем-то по-корейски, уже не заморачиваясь с переводом, а я уплываю в собственные дебри бессвязной рефлексии. За окном идет снег или цветет магнолия. Я выхожу на улицу, долго пытаюсь поймать такси.

Томас

– Ты куда? – забеспокоился Чжэ Хун. – Мы же только что еще заказали.

– Я на секунду. Кто-то мне звонит с незнакомого номера. Кажется, это мать одного моего пациента.

– Ты что, раздаешь пациентам свой номер телефона?

– Иногда. Хотя в данном случае, видимо, не стоило. Эта женщина названивает мне по двадцать раз на дню.

– Так не бери трубку.

– Она будет продолжать звонить.

– Ну, ясно, – протянула Чжи Ён, – не отвечать на звонки нельзя, и заблокировать номер тоже нельзя: пациент все-таки. В общем, ты влип. А ты уверен, что это она звонит?

– Практически. Ладно, я сейчас.

Полтора года назад у шестнадцатилетнего Томаса Ди Франко обнаружили рабдомиосаркому. Предприимчивой миссис Ди Франко удалось записать сына на прием к светилам из Слоуна-Кеттеринга; те прооперировали, провели курс химии и радиации. Однако через три месяца болезнь вернулась. Никто не давал гарантий, но с точки зрения матери Томаса все выглядит по-другому: если взялись лечить, значит, гарантия успеха подразумевается. Иначе зачем было его мучить? Химия, радиация, еще химия – ad nauseam, до тошноты, до выпадения волос, до периферической нейропатии. Никто не давал гарантий; единственное, что мы можем гарантировать – это побочные эффекты. И все же, если болезнь вернулась, значит неправильно лечили, так ведь? По сути она права. «Как я могу вам, докторам, верить? Вы же ничего не знаете. Почему мой Том заболел? Не знаем. Почему не работает лечение? Не знаем. О чем ни спросишь, ответ всегда один. Не знаем, не знаем, не знаем… А что вы вообще знаете?»

Причина – это тростинка, за которую можно было бы ухватиться, если бы не обескураживающие ответы врача, если бы не его невозмутимое покачивание головой: дескать, причина не в том и не в этом. «Доктор, откуда у меня рак? Я же никогда не курил!» Этиология неясна, да и какое значение она имеет теперь, постфактум? Но человек продолжает допытываться: а может, дело в таблетках от ожирения, которые он одно время принимал? В компьютерах? Сотовых телефонах? Кого или что винить? Как будто, если выяснить причину, можно будет что-то переиграть. Или хотя бы избавиться от глубинного страха перед неопределенностью. Страх неизвестного направлен не только в будущее, но и в прошлое, вот в чем дело.