Нью-йоркский обход

Петронила собирается домой. В Доминиканскую. Обещает своим детям: «Съезжу на месяц-другой и вернусь». Но в разговоре с Марлени как-то призналась, что едет домой умирать. «Я ведь не дурочка, все прекрасно понимаю». И про дорогостоимость лечения понимает. Меня она называет «ми амор». Говорит: «Спроси, Марлени, у ми-амор-эль-доктор, любит ли он сыр». Люблю, почему бы и нет? «Ага, – оживляется Петронила, – в таком случае я привезу тебе из Доминиканской много-много сыра. У меня младшая сестра на сырной фабрике работает».

Незадолго до ее отъезда я провел еще несколько сеансов стереотаксической радиохирургии, пытаясь убрать максимальное количество метастазов, которые могли бы в скором будущем причинить ей боль. «На первое время должно хватить. А когда надо будет, вы вернетесь, и мы еще облучим». Она кивает – в знак того, что возвращаться не собирается, но, как и я, не хочет слезных прощаний (хватит того, что сеньор Де Розарио уже развел сырость). И снова звучит тема сыра. «Будет, будет тебе сыр, отплачу за добро, привезу целую сырную голову», – говорит Петронила, и в ее сознании это обещание как-то уживается с намерением больше не возвращаться в Нью-Йорк. Не вернется, но сыр непременно подарит – в этой ли, в следующей ли жизни. И действительно: через полтора месяца пришла посылка из Доминиканской Республики. По словам Марлени, сыр уплетали всем отделением. Сам я в это время был в отъезде, и к тому моменту, как я вернулся, от гостинца осталась только упаковка, на которой было выведено «Miamoreldoctor». Все в одно слово.

январь 2017 – апрель 2018

Анирвачания Нью-Йорк – Нью-Дели

Шри Аппани

Человек, который долго не спал и никак не может уснуть, закрывает глаза, надавливает кончиками пальцев на опущенные веки, и замкнутому взгляду предстает световая паутина, похожая на гигантский отпечаток пальца. Почему именно паутина? Веданта учит, что абсолютный субъект Атман подобно гигантскому пауку выпускает из себя нити гун; так возникает майя, паутина иллюзий, опутывающая все мироздание. Все иллюзорно, повторяет философ Шанкара, в мире нет ничего кроме безграничного, безличного Брахмана. Причина и следствие суть одно и то же. Сатьям гьянам анантам Браман. Спи, и пусть тебе снится бенгальский тигр, и пусть он заставит тебя проснуться от страха. Знай, что мир – это снящийся тигр. Иллюзия, благодаря которой сознание может пробудиться к реальности. Но, возражает философ Рамануджа, для того чтобы мы испугались тигра во сне, должен существовать и реальный тигр. Значит, в мире есть не только субъект, но и объект. Что же тогда нам сказать о той паутине, реальна она или нет? Она ни то ни се, отвечает философ Шанкара. Ни да ни нет, ни сат ни асат. Она – анирвачания, необъяснимое. Понять нельзя, можно только запомнить.

Я не сплю и не вижу никакого тигра. Вижу лишь вспышку света перед глазами. Может ли она быть обманом зрения, если само зрение – обман? Додумать эту мысль не легче, чем заставить себя уснуть. Через секунду мир снова погружается в темноту. Но мозг продолжает бодрствовать и бороться с соблазном открыть глаза. Левое полушарие уговаривает правое потерпеть: если лежать тихо, сон обязательно придет. И он наконец приходит – в виде мучительного ощущения. Засыпающему кажется, что он тонет; сознание изо всех сил пытается удержаться на плаву, хватается за проникающий с улицы звук, точно за спасительный буек, – и топит его своим весом. Но вот он снова всплывает, звук-буек, и на сей раз слышится отчетливо: «Кабари-и-и…» Предрассветная рага.

* * *

«Кабари-и-и… Кабари-и-и…» Сборщик стеклотары колесит по утреннему Дели на своем всепогодном велосипеде с груженным под завязку багажником. «Кабари-и-и…» Этот клич с обязательным глиссандо в конце возвещает о прибытии; заплечное позвякивание пустых бутылок из-под «Кингфишера» служит ему аккомпанементом. Так когда-то – еще до моего появления на свет – в советских городах кричали «ножи-ножницы точу». Позывной сигнал, маркирующий время и место. За стеной образцовая хозяйка, миссис Сингх, жарит по заказу квартирантов картофельные лепешки «алу паратха» (завтрак включен в стоимость Airbnb). Хлопоча по хозяйству, она непрерывно что-то напевает. Тонкий, как струйка воды из неисправного крана, ее голос соревнуется в назойливости с заоконным «кабари-и-и…», с хриплыми гудками десяти миллионов делийских автомобилистов, но мне, иностранцу, по душе и эта неотвязная какофония. Что-то в ней есть упоительно будничное, предвещающее погружение в незнакомую реальность. Недаром Набоков отмечал как вещь прекрасную первое утро в новом городе.

– Что это она такое поет? – спрашиваю я у Сандипа.

– Мантру. Она же из набожных сикхов. Ей положено петь гимны из «Ади Грантха» все время, пока она бодрствует. Моя бабушка тоже так делала. Cколько я ее помню, с утра до вечера пела одну и ту же мантру. Просыпается – поет, спать ложится – тоже поет…

– А думать когда?

– А кто сказал, что думать – это хорошо? Думают те, кто не умеет молиться.

– Ты в это веришь?