Нью-йоркский обход

– Вот это я понимаю! – оживился Сандип. – Такое фото хоть в National Geographic посылай! Не забудь только подписать: «Индия, штат Мудар-Блядеш».

– «Мудар-Блядеш»? Неплохо, неплохо, – с напускной веселостью подхватила Чару. Но было видно, что эта веселость дается ей с трудом. Так очкарик, зажатый в угол на большой перемене, бодрится и даже присоединяется к хохоту третирующей его своры.

В этот момент у Сандипа зазвонил телефон, и потехе пришел конец: звонок был из Нью-Йорка. Чару выключила радио. Мигом посерьезневший Сандип залепетал в трубку:

– Все хорошо, все хорошо, а у вас?.. Едем в Агру… Кто нас везет? Манудж, конечно. Сколько слупил? До черта, на самом деле… Совсем обнаглел, ага. В следующий раз найму другого водителя… Я говорю, придется искать другого водителя. А? Слишком дорого берет. Ага. Что-что? Нет, ночевать в Агре не останется. Не хватало еще, чтобы я платил за его ночлег… Как обратно поедем? Ну, придумаем что-нибудь… Алекс? Алекс, по-моему, всем доволен. Алекс, ты доволен? Говорит: доволен.

Повесив трубку, он принялся оправдываться, но не перед Чару, а передо мной. Чару, похоже, давно ко всему привыкла.

– Понимаешь, с тех пор как Чару развелась со своим идиотом, моя жена подозревает ее в нечистых намерениях по отношению ко мне. Дескать, разведенкам нельзя доверять, они только и думают, как бы увести чужого мужа. Поди объясни, что мы просто друзья. Даже Минакши, и та взяла с Джей-Джея слово, что он будет общаться с Чару только в ее присутствии. Ты скажешь: если все они так думают, значит что-то было, какой-то прецедент, так? Ничего подобного, просто это типичный ход мыслей индийской жены. Чару провинилась только тем, что она в разводе. А я? За семнадцать лет совместной жизни с Ниру я только один раз дал ей повод для ревности. Пять лет назад на праздновании Холи я выпил бханг ласси[45]. Меня развезло, и я полез целоваться к какой-то даме. Но, повторяю, это случилось всего один раз. Я был не в себе. И главное, при чем тут Чару? «Обидно» – не то слово. Но поделать ничего нельзя, приходится врать. Ты уж, пожалуйста, не проговорись, когда мы вернемся в Нью-Йорк… – Я пообещал держать язык за зубами.

– Скоро доедем до Фатехпур-сикри, – как ни в чем не бывало сказала Чару. Я открыл путеводитель и стал читать вслух.

– Бабур, Хамаюн, Акбар, Джахангир… Вот она, история Индии, – резюмировал Сандип. – Слава победителям! Моголам, персам, англичанам и прочим захватчикам! Теперь их достижения – это наши достижения. Их архитектура, их язык. Все привозное. Только вегетарианство у нас свое. И еще ахимса. Непротивление злу. Есть две вещи, которых у нас не терпят: агрессия и законопослушность. Это индийская философия, которую нам внушали с детства. Мы – жуликоватые вегетарианцы. Потому нас и завоевывали все, кому не лень.

– Ты так думаешь? А по-моему, все как раз наоборот, – возразила Чару. – Ненасилие – это то, что просветители вроде Ганди-джи пытались, но так и не смогли привить нашему народу. Помнишь, ты рассказывал, как после убийства Индиры Ганди вы с Ариджитом стояли у входа в общагу, а в это время мимо проезжал грузовик с дружинниками?

– Помню, конечно. Они уговаривали нас поехать с ними в гурдвару, чтобы бросать булыжники в сикхов. Даже деньги предлагали. Десять рупий за каждый удачно брошенный камень.

– А мусульманские погромы в Мумбае помнишь? У нас всегда кого-нибудь бьют, забрасывают камнями, сжигают заживо. Вся наша история от Чандрагупты до Нарендры показывает, что вегетарианцы вполне могут быть людоедами.