Нью-Йоркское Время

– Cказал, что теоретически можно добиться права на жительство как «особо одаренный художник». Но для этого нужны, как минимум,  персональные выставки и «корочки» из Союза художников, чего у меня нет. Адвокат советует лучше мне оставаться в фиктивном браке с моим бывшим мужем, пока не получу гринкарту. Но мне от моего мужа ничего не нужно, ничем не хочу его связывать... Так что, будущее мое туманно.  

Вдали, по отлогому холму, спускался прогулочный конный экипаж.  

– Вчера приходил Алеша-джан. Искал тебя, – Акоп хитровато прищурился, затянулся, и треть сигареты превратилась в серый пепел. – Хороший он парень.

– Да, хороший, – отозвалась она.

Экипаж удалялся, сворачивал к озеру, цоканье копыт едва доносилось. Лиза смотрела вслед, и вдруг увидела себя в той карете. Зимой. В шубке и ботиках. Морозный воздух обжигает лицо и открытую шею. «…И голос женщины влюбленный, и хруст песка, и храп коня…» – прозвучала вдруг строчка любимого стиха.

Очутившись в Нью-Йорке, Лиза как-то вмиг забыла все стихи. Даже Цветаеву и Блока, хотя, казалось, может забыть все, даже имя свое, но стихи – никогда. Приехала в Нью-Йорк и на следующий же день, как огрело чем-то. «How are you doing? Great! Terrific!» Чужие слова вдавливались в сознание, и под их непомерной тяжестью сломалась, исчезла музыка русского стиха. И вот, впервые за полтора года, – прорвалась строка. И с этой строкой словно воскрес призрак ее самой, той Лизы, которая когда-то воображала себя дамой влюбленного поэта… И храп коня… И колокольцы… Непонятное, очень странное настроение у нее сегодня. Какая-то тревога, волнение. Даже голова не болит.    

– В Америке всегда так. Вначале кажется, что все легко и доступно. А когда сделаешь первый шаг и столкнешься с реальностью... нэ дай Бог… – Акоп покачал головой. – А может, Лиза-джан, помыкаешься в Нью-Йорке и вернешься на родину? 

Он водил кистью, и с листа осыпались черные крупинки сухой краски. Потом взял резинку и стал снимать черноту с глаз, с губ, со лба. Женское лицо, до сих пор погруженное во мрак, постепенно светлело.  

– Ведь что здесь за жизнь? Рабство, да и только. Каждый месяц плати: за съем квартиры, за медстраховку, дочкам за колледж. Бесконечные счета. Какие-то дурацкие проценты, штрафы, налоги. Бухгалтером нужно быть, чтобы во всем этом разобраться! Я почтовый ящик открываю лишь по понедельникам – лучше иметь только один черный день в неделю. В Америке хорошо быть либо очень бедным, либо очень богатым. А простому работающему человэку… э-э…      

– Да, Акоп, ты прав, – Лиза склонила голову, приглядываясь к портрету. Эта девушка ей положительно нравилась. Изящные дуги бровей, тонкие губы, тонкий, с небольшой горбинкой нос. И ощущение ветра, танца, вихря…

Они уже оба молчали. Акоп, погруженный в портрет, блуждал во мраке, выискивал там непотухшие искры.

Подошла пара. Взглянули. Разумеется, «fantastic!» Спросили о цене одного портрета. Через минуту напротив Акопа сидела женщина с бесцветными глазками и пухлыми губами. Скоро она станет знойной армянкой.     

– Спасибо, Лиза-джан, сегодня ты привела мне первого клиента, – сказал Акоп, отдавая Лизе ее портрет.

Она прошла вглубь аллеи. Заняла свое место, где на асфальте валялись смятые кнопки и один цент, суеверно оставленный ею в прошлый раз. Установила треногу.   

К ней подошел какой-то мужчина, обронил несколько фраз, расхохотался и ушел. Алеша говорит, что американцы обладают великолепным чувством юмора, такого юмора, который иммигранту по многим причинам оценить трудно. Лиза их юмора, разумеется, не понимает, ей вообще не до шуток. За портрет она берет всего лишь пятнадцать долларов, а тратит на него больше часа. К тому же бесплатно отдает паспарту, которое обходится ей в три доллара. И бумага. И поездка в метро. И съем квартиры. И разорванные туфли. И самая дешевая помада, которая сворачивается на губах. И маме в Киев – двести долларов... 

Да, нищета. Но ни разу не жалела она, что ушла от своего обеспеченного мужа. Думала, что сможет прожить с ним и без любви. Старалась обмануть себя. Не получилось, однако... Он иногда звонит, просит вернуться, на что-то надеется...

Снова донеслось цоканье копыт, на склон выезжал конный экипаж… Зима скоро. Наверняка, сырая и промозглая. А хорошо бы – чтобы с ветрами и метелями… Карета. Шубка. Ботики… И в кольцах узкая рука… И грудь волнуется. И сердце почему-то ходуном...

Этюдник закрывал ей асфальтовую дорожку, по которой шел Алексей. Он остановился возле Акопа. Лиза заметила его. И вдруг с ужасом подумала, что не видела Алексея целую неделю! Когда он направился к ней, Лиза резко наклонилась. Чтобы поднять центовую монетку, которая ей вовсе не была нужна. Испугалась почему-то, что он увидит сейчас ее глаза. Неподведенные. С темными кругами после бессонной ночи. И носки туфель совсем истерлись…

2

– Никогда не думала, что в Нью-Йорке есть настоящие замки, – Лиза поправила на голове черный кашемировый шарф. – Всегда считала, что небоскребы – высшее достижение Нью-Йорка.