Нюансеры (СИ)

– Увы. Но я хотел спросить о другом. Вот, допустим, я решился бы поставить эту пьесу на театре... У меня есть жена, актриса. Заметьте, хорошая актриса, с большим талантом. Какую роль я отдал бы ей – фею или жену мастера?

Он внимательно следил за мамашей. Разгорячённая водкой, расслабленная доверительным разговором, Неонила Прокофьевна сама не заметила, что уже приступила к знакомым пертурбациям: посуда менялась местами, горка каши сгладилась под ложкой, превратилась в плато, вилка раздвинула огурцы, создав в середине блюдца масляное озерцо...

Вместе с её действиями менялось выражение лица Анны Ивановны.

– Букке, – произнесла младшая. – Бокке...

– Что вы сказали?

– Букке, бокке, хейса, хву!

– Повторите, пожалуйста!

– Букке, бокке, хейса, хву! Толстый бык храпит в хлеву, тёлка дурня горячит, шею вытянув, мычит...

– Холля! – подхватил Алексеев. Пьесу он знал наизусть. – Хусса! Хейюххей!

– Всюду стало веселей...

– Всех один зажег порыв, все живут наперерыв! Вы полагаете, я отдам жене роль эльфа?

– Эльфа?

– «Букке, бокке, хейса, хву!» Так начинается монолог эльфа.

Анна Ивановна вздрогнула:

– Я не знаю. Я просто услышала. Услышала и повторила.

И попросила, зардевшись:

– Маменька, налейте мне водки. Сил нет...

Это не просто совпадение, размышлял Алексеев, пока Неонила Прокофьевна наливала дочери из графина. Я готов признать, что она произнесла текст, который ещё минуту назад был для неё тайной за семью печатями. Но эльф? В этом есть логика, железная логика. Фею я не могу отдать Марусе, у неё для феи нет данных. Фею я отдам Андреевой, она сыграет наилучшим образом... Маруся будет ревновать. Андреева тайком влюблена в меня. Конечно, Маруся будет ревновать, ревновать бешено, люто, и если я отдам ей роль жены литейщика – «не понимает стремления мужа к вершинам, считает его неудовлетворённость блажью...» – это выйдет оскорбление, пощёчина, плевок в лицо. Быт и будни, кандалы на ногах гения. Такой толстый намёк поймёт даже сосновый чурбан. Значит, не фея и не жена. Значит, эльф – роль яркая, выигрышная, хотя и копеечная. И объяснение есть: спектакль важнее личных отношений или пристрастий... Какой спектакль, безумец? Какое объяснение?! Нет, с театром покончено.

И все-таки: как приживалки это делают? Как это делала Заикина?!

– Браво! – он захлопал в ладоши. – Разрешите сказать тост? Я хотел бы выпить за вас, драгоценная Анна Ивановна. За ваш талант, за павшее знамя Заикиной, которое вы подняли и понесли дальше! Всего вам наилучшего!

Выпили. Закусили.

– Знамя, – тихо произнесла Анна Ивановна после минуты молчания, посвящённой жаркому с кашей. – У меня не знамя: так, флажок. Елизавета Петровна, вот кто чудеса творили. И при жизни могли, и после смерти не разучились.

– В каком смысле? – не понял Алексеев. – После чьей смерти? Своей, что ли?

– Правнука у ней убили, у матушки, – вмешалась Неонила Прокофьевна, ещё больше запутывая ситуацию. – Иосифа Кондратьевича, банковского служащего. При ограблении Волжско-Камского, на днях. Небось, слыхали?

– Н-нет...

– Из револьверта застрелили. Елизавета Петровна как в воду глядели. «Оську, – плакали, – жалко, Осеньку. Пропадёт без меня...» Вот и пропал, как обещалось. Святая были Елизавета Петровна, истинная прозрительница. Заранее подготовились, при жизни. Так и предупредили: готовлюсь, мол, как умею.

– К чему? К чему она готовилась?

Приживалки не ответили.

– К смерти правнука?!

Мать с дочерью переглянулись – и как воды в рот набрали.

4

«Тро-ога-а-ай!»

– Поторопитесь!

Сквозь злую кипень метели проступила туша многоглавого чудовища. Горели два жёлтых глаза. Монстр то и дело моргал: косо летящие хлопья снега перечёркивали то один, то другой глаз.

– Дилижанс отправляется!

Головы чудовища принадлежали тройке лошадей. Вьюга изо всех сил старалась превратить животных в белых медведей. Лошади прядали ушами, фыркали, извергали из ноздрей густые клубы пара. Два глаза – передние фонари дилижанса – надвинулись, высветили корпус, грубо выкрашенный тёмно-синей краской, полуторааршинные колёса, распахнутую дверцу, где исчезала филейная часть пассажира.

В пяти саженях сквозь пургу едва проступали тёмные силуэты верховых сопровождения – жандармов или казаков, не разберёшь.

– Посадка закончена! Дилижанс отправляется!

– Стойте!

Оскальзываясь, Миша подбежал к усатому кондуктору в синей, под цвет дилижанса, шинели и высокой форменной фуражке с красным околышем. Выхватил из-за пазухи билет, как выхватывают револьвер. Бумага едва не порвалась.

– Едва успели, милсдарь. Прошу внутрь, и поскорее.

Клёст не заставил просить дважды. Все места были заняты, ему досталось последнее, на откидном сиденье, крепившемся к дверце изнутри. Ну да, второй класс. Жёсткие скамейки первого мало чем превосходили второй в удобстве, зато были куда безопаснее: случалось, дверцы дилижансов распахивались на ходу, и незадачливые пассажиры второго класса вываливались на дорогу.

– Крюк видите?

– Вижу. Я не в первый раз езжу, знаю, что к чему.

– Моя первейшая обязанность, милсдарь, вас просветить.

– Проинструктировать.

Кондуктор с раздражением поджал губы: