Ньюгейтская невеста

– Черт возьми, падре, мы с вами как пара сов! У меня в куртке зашиты полсоверена[31]. На них можно купить еще пару бутылок бренди. Давайте устроим пирушку до утра!

– Вы намерены предстать в таком виде перед вашим Создателем?

– Откровенно говоря, да. Думаю, у Создателя хватит достоинства, чтобы компенсировать его отсутствие у меня… Нет, погодите! – Даруэнт внезапно ударил по стене скованным запястьем. – Прошу прощения. Это дешевая бравада и дурные манеры.

Серые глаза устремились на железную дверь камеры. Завтра он пройдет через Двор Раздавленных в комнату, где с него снимут оковы.

– Я не хочу умереть как трус. Но выглядеть жалким хвастуном еще хуже. Постараюсь уйти спокойно, без суеты.

– Теперь вы говорите как мужчина! – воскликнул ординарий, чье сердце преисполнилось сочувствием. – Позвольте убедить вас покаяться, чтобы вы могли рассчитывать на милосердие и спасение души. Молодой человек, вы приговорены к смертной казни за самое ужасное и отвратительное преступление… Простите, но я позабыл, за какое именно.

В глазах заключенного мелькнула ирония.

– Мне предъявили обвинение в убийстве. Считают, что я убил Фрэнка Орфорда на дуэли.

Воцарилось молчание. В соломе копошилась крыса, и Даруэнт машинально пнул ее скованной ногой. Преподобный Хорас Коттон застыл с открытым ртом и с недоверием на лице.

– Дуэль? – воскликнул он наконец. – И это все?

– «Колодцы глубже, а церковные двери шире, – процитировал его собеседник. – Но довольно и этого»[32].

На шее у священника вздулись вены.

– Черт возьми! – рявкнул он, поднявшись.

«Пугалу» хватило вежливости не расхохотаться. Но в налитых кровью глазах мелькнула усмешка.

– А теперь, падре, вы говорите как мужчина.

– Увы, да, – признал преподобный Хорас. – Да простит Господь своего недостойного слугу! Конечно, грех кровопролития достоин осуждения. Но дуэль… – Он потянул белые полоски ткани на шее. – Дуэль веками считалась привилегией джентльмена. Вот почему палата лордов сражается за нее когтями и зубами. По обычаю, если не по закону, ваше преступление должно было повлечь за собой заключение в Ньюгейте на несколько месяцев, возможно, на год, даже высылку, если у вас нет влиятельных друзей. Их у вас нет?

– Ни одного!

– Но виселица! Не понимаю! Кто был вашим судьей?

– Мистер Туайфорд. – Даруэнт усмехнулся. – Говорят, сей ученый судья в молодости фехтовал с другим ученым джентльменом. Противник не то случайно, не то по злому умыслу проткнул ему… ну, весьма необходимую деталь анатомии. Вы не находите это забавным?

– Снова бравада? – спокойно осведомился священник.

– Вы правы! Еще раз прошу прощения. – Но усмешка не исчезла с лица Даруэнта. – А тем временем семья Фрэнка Орфорда…

– Вы имеете в виду, – прервал ординарий, – лорда Франсиса Орфорда?

– Его самого. Шепелявого щеголя, который трясся над каждым пенни. А его родня между тем позвякивала гинеями перед присяжными. – Даруэнт больше не улыбался. – Но кого заботит причина их вердикта?

Преподобный Хорас глубоко вздохнул:

– Только что вы предложили, чтобы мы побеседовали как друзья. Ну так не бойтесь – вы видите перед собой друга.

Несколько секунд Ричард Даруэнт молча смотрел на него, потом закрыл глаза.

– Благодарю вас, падре, – сказал он наконец.

– А теперь, – продолжал священник, снова усаживаясь в нише, – расскажите мне все.

– Самое интересное, падре, – то, о чем ни разу не упомянули в зале суда. Никакой дуэли не было.

– То есть как это не было?

– Даю честное слово! Я не пьян и не безумен. Кто-то убил Фрэнка Орфорда и свалил вину на меня. Я его и пальцем не трогал.

– Но почему вы не заявили об этом на суде?

– Я не осмелился.

– По какой причине?

– Мне сказали, и, думаю, правильно, что в суде лучше не говорить правду. Это весьма краткая история, но в ней столько сверхъестественного, что в нее нелегко поверить. Кроме того, я отвлекаю вас от ваших обязанностей.

– Вы моя единственная обязанность. Говорите!

Ричард Даруэнт вновь прислонился к стене. Бренди притупило ощущение зависимости от цепей, сковавших запястья и лодыжку, и воображение унесло его за пределы камеры, к зеленой траве и деревьям. К Долли Спенсер!

Он снова видел перед собой просторы Гайд-парка, где коровы и лани пасутся под деревьями и куда высший свет ежедневно в пять часов вечера приезжает прокатиться верхом.

– Это произошло в Гайд-парке со стороны Пикадилли вечером 5 мая, – сонным голосом начал Даруэнт. – Было почти восемь, и уже темнело. Я прогуливался в одиночестве. Вокруг ни души. Франты с Пикадилли, должно быть, уже сели обедать, не собираясь вставать из-за стола до двенадцати или часу ночи. Если помните, с этой стороны парка находится белая деревянная ограда, как на ипподроме, с широким въездом для карет. Углубившись в парк ярдов на десять, я увидел эту чертову карету.

Даруэнт заколебался. Преподобный Хорас, видя, что заключенный находится в полудреме, остерегался прерывать его.