Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи (книга 1)

Едва ли не самым трудным в деле, занимавшем сейчас Томаса Ньюкома, было держать сына в неведении относительно тех переговоров, которые он предпринял ради него. Если моему любезному читателю довелось изведать сердечные печали, то, к какому бы полу он ни принадлежал, он знает, что наибольшее сочувствие он встречал в этом случае у тех из друзей, которые сами пережили когда-то подобную историю, и я склонен заключить, что Томас Ньюком, должно быть, очень настрадался в юности во время событий, известных нам только понаслышке, коль скоро он принял так близко к сердцу душевные терзания сына.

Еще недавно мы описывали первый приступ болезни Клайва и его мужественную победу над ней; потом вынуждены были поведать о том, как болезнь возвратилась к юноше и как громко он стенал, мучимый новым приступом своей лихорадки. Прогнавши его прочь, красавица снова призывала его и отыскивала предлог за предлогом, чтобы видеться с ним, - так зачем же она поощряла его самым очевидным образом? Я вполне согласен с миссис Гранди и другими моралистами, что поведение мисс Ньюком в этом деле было достойно всяческого порицания; что, коли она не собиралась замуж за Клайва, ей следовало решительно порвать с ним; что добродетельная девица с твердыми устоями и прочее и прочее, вздумав отвергнуть поклонника, должна положить конец его исканиям - не подавать ему отныне ни малейшей надежды, а также не разжигать в груди несчастного угасающее пламя.

Ну а как же приветливость, страсть к кокетству, родственные чувства, явная и непоборимая склонность к отвергнутому поклоннику, - разве не должны мы принимать все это в расчет и не служит ли это оправданием ее поведению с кузеном? Менее всего, скажут иные критики, ее следует осуждать за желание видеться с Клайвом и быть с ним в дружбе; и поскольку она испытывала к нему сильную приязнь, что предосудительного было в том, что она ее выказывала? Каждый взмах крылом, который она делала, чтобы вырваться из силков, поставленных ей обществом, был вызван лишь естественной тягой к свободе. Если в чем и был ее грех, то в благоразумии, а вина - в излишнем послушании. Разве не читали мы в истории раннего христианства, как юным мученикам приходилось всечасно сопротивляться своим умудренным жизнью родителям, которые хотели, чтобы они молчали и не высказывали своих опасных мыслей; как родители запирали их, держали на хлебе и воде, били и истязали, желая добиться от них покорности, а они продолжали вещать свою правду, отрицали признанных богов и предавали себя в руки палачей или шли на растерзание львам. А разве иные из нас и по сей день не чтут языческих идолов? Разве мир не поклоняется им и не преследует тех, кто отказывается стать перед ними на колени? Многие робкие духом приносят им жертвы, а иные, посмелее, начинают роптать и с затаенной злобой неохотно склоняются перед их алтарями. Однако постойте! Я начал с того, что присоединился к мнению миссис Гранди и других моралистов, но едва мои качели поднялись в воздух, они тут же опустились на стороне Этель, ибо я склонен оправдывать как раз те ее выходки, которые справедливо отталкивают людей благомыслящих. Так признаем же, по крайней мере, что всякая юная красавица непременно мучит своего поклонника, проявляя к нему то равнодушие, то симпатию; она то приманивает его, то гонит прочь, то возвращает его из опалы; испытывает на нем свои чары, хоть и прикидывается невинной, когда ее упревают в кокетстве, - все это, несомненно, столь обычно для молодых девиц, что никто их за это не осуждает, и поскольку Этель виновна лишь в том же - уж такая ли она преступница?

Итак, Этель с ее дуэньей продолжали объезд знакомых и обретались теперь в столь великолепных чертогах и в столь изысканном кругу, что туда не решается последовать за ними скромный составитель этой биографии. Нам остается довольствоваться сведеньями о том, что герцог Такой-то и граф Такой-то с обычным своим радушием принимали, каждый у себя, своих великосветских друзей, поименованных в "Морнинг пост", и среди этих лиц значились вдовствующая графиня Кью и мисс Ньюком.

Пока они отсутствовали, Томас Ньюком мрачно дожидался исхода своих переговоров с Барнсом. Баронет показал дядюшке письмо леди Кью, или вернее постскриптум, который, возможно, писался под диктовку самого Барнса и в котором старая графиня сообщала, что она глубоко тронута великодушным предложением полковника Ньюкома; что хотя у нее, безусловно, есть свои планы в отношении внучки, той будет предоставлено самой сделать выбор. Сейчас леди К. и Этель объезжают с визитами поместья знакомых, и они еще успеют обсудить этот предмет по возвращении в Лондон к началу сезона.

А между тем, дабы зря не волновать милочку Этель обсуждением этого вопроса, а также на случай, если полковник вздумает написать ей лично, леди Кью распорядилась, чтобы все письма из Лондона пересылались на ее имя, и тщательно следила за тем, что попадало в руки Этель.

Обращаться к самой девушке с предложением о замужестве Томас Ньюком почитал недостойным.