Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

А денег у Томаса Ньюкома не было. Он отдал все до последнего фартинга. Раз уж он разорил своих близких, то, конечно, как он считал, не имел права истратить на себя и шести пенсов из их скудных средств, и вот бедный старик отказался от сигары, своей спутницы и утешительницы на протяжении сорока лет. Ведь ему, по утверждению миссис Маккензи, "нельзя доверять ни шиллинга", и добряк молчал, понурив свою седую благородную голову, и, довольствуясь черствой коркой, покорно сносил эти мелочные придирки.

И теперь, когда ему было под семьдесят, — вот он итог жизни независимой и обеспеченной, прожитой по законам милосердия и чести; крах надежд и утрата свободы — вот награда за благородство, которую обрел этот храбрый солдат, отличившийся в двадцати битвах; благотворящий всем, кого ни встречал, и за то провожаемый благословениями многих, он заканчивал свою жизнь здесь — в жалкой каморке, на жалкой улочке чужеземного города, под началом у злой бабы, которая ежечасно поражала его доброе, беззащитное сердце смертоносными обидами и оскорблениями.

Мы сидели в полумраке, и Клайв рассказывал мне эту грустную историю, и в словах его звучало озлобление, которое, конечно, передалось и мне. Он утверждал, что в толк не возьмет, как еще старик остается жив. Ведь от иных ее шпилек и насмешек у отца просто перехватывает дыхание, и он вздрагивает, точно его ударили плетью.

— Он бы, наверное, наложил на себя руки, — продолжал бедный Клайв, — но он видит в этом свое наказание и поэтому должен терпеть его, покуда угодно господу. Его не расстраивают собственные потери; но попреки миссис Маккензи и еще злые слова, брошенные ему в суде некоторыми вдовами его сотоварищей, накупивших по его совету акций этого треклятого банка, вот что беспредельно огорчает его! Я частенько слышу, как ворочается он по ночам и тяжко вздыхает, помоги ему боже!.. Господи милосердный, что мне делать?.. Что делать?! — вскричал молодой человек в порыве искреннего отчаяния. — Я пробовал давать уроки, а однажды, прихватив с собой кипу рисунков, поплыл палубным пассажиром в Лондон. Я ходил по магазинам эстампов, к закладчикам, к евреям… Пошел к Моссу — помнишь Мосса, что учился со мной у Гэндиша? Ну, он дал мне за сорок два рисунка восемнадцать фунтов. С этими деньгами я вернулся в Булонь. Этого хватило, чтобы расплатиться с доктором и похоронить нашего последнего умершего младенца. Послушай, Пен, угости меня ужином, я за весь день съел лишь булочку за два су: есть дома для меня — пытка! Прямо невмоготу! Дай мне немного денег, Пен, дружище. Я ведь знаю, ты со всей охотой!.. Я не раз подумывал написать тебе, да все надеялся как-нибудь выкрутиться, понимаешь. Когда я ездил в Лондон продавать рисунки, я зашел на квартиру к Джорджу, но он был в отъезде. Проходя по Оксфорд-стрит, я увидел Крэкторпа, однако не решился заговорить с ним и свернул на Хэнвей-Ярд. Я было подумал попросить у него денег, только как-то не смог. К счастью, я в тот же день получил от Мосса эти восемнадцать фунтов и поехал с ними домой.

Дать ему денег? Ну конечно, я дам их ему, моему старому, доброму другу! Чтобы как-нибудь ободрить беднягу и помочь ему справиться с приступом отчаяния, который нашел на него, а также дабы скрыть охватившую меня боль и жалость, я почел за лучшее накинуться на него с упреками. Я жестоко выговаривал Клайву, обвиняя его в недоверии и даже просто неблагодарности к друзьям, раз он до сих пор не обратился к ним, — ведь они бы почли для себя позором не прийти к нему на выручку. Все, чем я располагаю, к его услугам. Говоря по чести, я не очень понимал, как его семья дошла до такой крайности, какую он описывал, ибо в конце концов многие бедняки умудряются жить и на меньшие деньги; впрочем, я не высказал вслух этих сомнений из боязни, что Клайв, совершенно не привыкший экономить, вероятно, позволил себе по приезде в Булонь некоторую расточительность, приведшую к нынешним лишениям [73].

Я решился спросить Клайва о долгах, и он в ответ заверил меня, что долгов никаких нет, — уж во всяком случае, за ним и его родителем.

— Если гордость мешала нам просить о помощи (я согласен с тобой, Пен, дружище, что это совсем неразумно, теперь я это вижу), то ведь она же не позволяла нам делать долги. Мой поставщик красок получает с меня рисунками, и, по-моему, сейчас не я ему должен, а он мне. Он достал мне урок (пятьдесят су за час, итого — фунт за десять) у некоего весьма расчетливого богача, который снимает здесь целый замок и держит двух ливрейных лакеев. У него четыре дочери, которых я разом и обучаю, и он еще вычитает с меня десять процентов за рисовальную бумагу и карандаши, купленные у того же поставщика. Меня не тяготят занятия с детьми и покровительство их богатого родителя, да и он, конечно, не в убытке, Пен. Я бы нисколько не сетовал, кабы только хватало уроков. Дело в том, видишь ли, что нам надобно иметь некоторую сумму сверх всех расходов: мой старик умрет с горя, если мы перестанем посылать бедной Саре Мейсон назначенные ей пятьдесят фунтов в год.