Нюрнбергские призраки. Книга 1

И все же Адальберт не мог не замедлить шаг возле памятника великому Гансу Саксу. Вот он сидит на пьедестале, окруженном железной решеткой, бородатый, в небрежно накинутом плаще. В правой руке, опершись локтем о колено, он держит рукопись, а в левой, вытянутой вперед, — перо…

О чем ты думаешь, великий Сакс? Какие строки хочешь записать? Пристыдить германцев, не сумевших отстоять свое государство? Призвать их к борьбе?

Ангелика

Свою виллу, облицованную серым гранитом, Адальберт увидел издали. Дом был цел. «Одна удача, одна-единственная награда за все муки последних месяцев!» — подумал Адальберт. Ему захотелось крикнуть во весь голос: «Ан-ге-лика!..»

Конечно, он этого не сделал. Инстинкт гестаповца, преследуемого со всех сторон, сработал автоматически. На улице были прохожие, Адальберт обратил бы на себя внимание. И кроме того, он не знал, живет ли тут Ангелика. Нижние и верхние окна двухэтажной виллы освещены, но кто там, за окнами, за знакомыми занавесками?.. Вот здесь, за этими двумя окнами, был его, Адальберта, кабинет, два других на втором этаже — их общая с Ангеликой спальня, здесь гостиная и примыкающая к ней небольшая столовая… Адальберту показалось, что он видит Ангелику с подносом в руках, на котором дымятся чашки с ароматным кофе. Вот она обходит круглый стол, за которым расположились гости, — обычно это были эсэсовские генералы и офицеры, они берут с подноса чашку за чашкой… Адальберт услышал скороговоркой произносимое «битте шен», «данке шен»…

Он сдерживал себя, хотелось бегом броситься к дому, одним махом преодолеть три ступени и громко, что есть силы стучать в дверь.

А вдруг откроет чужой, незнакомый человек? Всего хуже, если американец. Спросить, не проживает ли здесь фрау Ангелика Хессенштайн? А если ответом будет: «Нет, вы ошиблись»? Начать расспрашивать, чтобы услышать, что «согласно закону, дама, которую господин ищет, выдворена из дома как жена бывшего эсэсовца»? Адальберт знал из газет, что в американской зоне, в частности в Нюрнберге, действует закон, по которому семьи бывших эсэсовцев при наличии тех, кто нуждается в жилье, подлежат выселению в первую очередь. Вряд ли кто-либо из бывших знакомых, если они уцелели, согласился приютить у себя жену эсэсовского генерала… Может быть, сейчас, поздним холодным вечером, когда Адальберт стоит в трех десятках шагов от дома, она, его милая, родная Гели, дрожит, укрытая тряпьем, в каком-нибудь сыром подвале?

Напрягая всю волю, подавляя страх, подчиняясь неодолимому желанию если не увидеть Ангелику, то хотя бы узнать что-либо о ее судьбе, он сделал несколько быстрых шагов к своему дому.

И в эту минуту свет на втором этаже погас.

Еще не понимая, что это может означать, укладываются ли обитатели дома спать или собираются выйти в город, Адальберт впился взглядом в нижние, все еще освещенные окна. Свет погас и на первом этаже. Парадная дверь открылась… Адальберт успел отскочить, укрыться за стеной полуразрушенного дома, он не отрывал взгляда от двери. Еще мгновение — и он не вытерпел бы, рванулся туда, к ступеням… О, боже! Было темно, но и во тьме кромешной Адальберт увидел бы, что на ступенях стояла Ангелика! На ней был короткий жакет с меховым воротником и круглая, тоже обрамленная мехом шляпка — он так любил свою жену в этой зимней одежде! Сейчас, сейчас она захлопнет дверь и начнет спускаться по ступеням!.. Вот тогда он и выбежит ей навстречу!

Адальберт не думал сейчас о том, что Ангелика не узнает его, придет в ужас, увидев вблизи изуродованное лицо, он не думал сейчас ни о чем, кроме одного: через минуту она будет в его объятиях…

Но в этот момент произошло совершенно неожиданное: в проеме полуоткрытой двери появился мужской силуэт. Даже в сумраке было легко определить, что это американский офицер. Он пошарил в кармане своего форменного пальто, прихлопнул дверь, вынул из кармана ключ и вставил его в замочную скважину. Затем повернулся к Ангелике и, поддерживая ее под руку, помог спуститься по ступенькам.

Сгорбившись от отчаяния, от внезапно нахлынувшей ненависти, Адальберт наблюдал, как они прошли в двух шагах от него — офицер по-прежнему слегка поддерживал за локоть Ангелику. До него донесся уносимый ветром ее негромкий смех. Прошли еще минуты, и пара скрылась из глаз Адальберта, затерялась где-то в развалинах. А он все стоял, скорчившись, вжавшись в стену, окаменевший, будто жизнь отхлынула от него.

Прошло немало времени, прежде чем он вновь обрел способность чувствовать и размышлять.

Все кончено! Надежды рухнули. Все! Любимый Нюрнберг изуродован так же, как и мое лицо… Любимая женщина, которой я верил больше, чем себе, пошла по пути, каким идут сейчас тысячи немок и в Берлине, и во Франкфурте, и в других немецких городах… Они расстелили себя перед завоевателями, честь немецкой женщины стала оцениваться парой чулок, коробкой пудры, блоком сигарет, банкой консервов или просто мизерным количеством оккупационных марок, пятеркой долларов, парой фунтов стерлингов или сотней французских франков. Честь немецкой женщины… Неужели и его Ангелика?..