Нюрнбергский эпилог

Американский главный обвинитель Р. Джексон завершил свою речь следующими словами:

– Они стоят перед этим судом подобно тому, как стоял запятнанный кровью Глостер[16] над телом убитого им короля. Он умолял вдову так же, как они умоляют вас: «Скажи, что я не убил». И королева ответила: «Тогда скажи ты, что они не были убиты. Но ведь они убиты, тобой убиты, гнусный раб!..» Если признать этих людей невиновными, значит, с тем же основанием можно сказать, что не было войны, не было убийств, не совершалось преступлений.

А Роман Андреевич Руденко, проанализировав все доказательства, представленные Международному трибуналу, сформулировал свой вывод так:

– Во имя подлинной любви к человечеству… во имя памяти миллионов невинных людей, загубленных бандой преступников, во имя счастья и мирного труда будущих поколений я призываю суд вынести всем без исключения подсудимым высшую меру наказания – смертную казнь.

Столь же недвусмысленно выразил свое мнение и главный английский обвинитель Шоукросс. В конце обвинительной речи он поставил перед собой вопрос: все ли подсудимые заслужили смертную казнь? И ответил на него следующим образом:

– Возможно, что некоторые больше виноваты, чем другие, некоторые играли более деятельную и более непосредственную роль, чем другие, в этих ужасающих преступлениях. Но когда… последствия преступлений выражаются в смерти двадцати миллионов наших собратьев, опустошении целого материка, распространении по всему миру неописуемых трагедий и страданий, каким же смягчающим обстоятельством может явиться то, что некоторые из подсудимых были главными персонажами, а другие – более второстепенными? Какое имеет значение тот факт, что некоторые заслужили стократную смерть, тогда как другие заслужили миллион смертей?

С этой мыслью Шоукросса вполне солидаризировались все другие обвинители. Теперь только Международному военному трибуналу предстояло сказать последнее слово, определить судьбу каждого подсудимого.

30 сентября 1946 года суд закончил свою работу – приговор был написан и подписан всеми членами трибунала. В этот день я очень рано явился во Дворец юстиции и уже при входе в здание почувствовал необычность обстановки. У подъезда было значительно больше тяжелых полицейских машин. Все средства контроля усилены! Постовые тщательно просматривают содержимое портфелей, внимательно изучают пропуска, сличают их с паспортами. Этой процедуре подвергаются все без исключения: и представители прессы, и сотрудники трибунала, и адвокаты, и гости.

Среди гостей узнаю многих из тех, кто были на процессе лишь в первые его недели. Теперь они вновь вернулись. В зале опять вавилонское столпотворение – собрались представители почти всех стран мира.

Около половины десятого занимают свои места защитники. Затем появляются стенографы и переводчики. Происходит опробование системы перевода. В застекленных радиокабинах толпятся техники. Галерея прессы забита до отказа. В полной боевой готовности фотографы и кинооператоры.

Подсудимых вводят одного за другим с промежутком в полминуты-минуту. Они выглядят исключительно напряженными. Похоже на то, что на скамье сидят люди, совершенно незнакомые друг с другом.

Нюрнбергский процесс вступил в свою последнюю и решающую фазу. В зале стоит напряженная тишина.

– Встать! Суд идет! – объявляет маршал суда.

Из совещательной комнаты выходят судьи. В руках председателя трибунала лорда юстиции Джеффри Лоуренса объемистая папка, а в ней – текст приговора.

Час за часом судьи, сменяя один другого, читают этот исторический документ. Ушел целый день, но оглашение приговора еще не закончено.

1 октября судьи продолжали чтение. Они добрались наконец до того, что называется формулами индивидуальной ответственности каждого из подсудимых.

Внимательно наблюдаю за подсудимыми. Вот оглашается формула в отношении Германа Геринга. Склонив голову, он плотнее прижимает пальцами к виску радионаушник. Его глаза прикрыты темными очками, губы – в еле заметной улыбке. Геринг по-прежнему стремится сохранить позу, но это ему плохо удается.

Сосед Геринга, Рудольф Гесс, держится совершенно безучастно, будто все происходящее вокруг не имеет к нему никакого касательства. На коленях у него – несколько листов бумаги, и он непрерывно что-то пишет. Гесс даже не надел наушников.

Кейтель сидит, судорожно выпрямившись. Кальтенбруннер непрерывно двигает челюстями, будто он с трудом что-то разжевывает. Розенберг как бы съежился в ожидании неизбежного удара. Фриче, едва судья называет его имя, рывком подымается с места. Франк горестно качает головой. Штрейхер скрестил руки и, пожалуй, впервые за все месяцы процесса не жует резинку. Беспокойно двигается взад и вперед Вальтер Функ; он опустил голову, плечи его подняты до самых ушей.