— Ведь он был фюрером Германского Рейха. И для меня совершенно немыслимо представить себе Гитлера вот в такой же камере в ожидании суда над ним, как над военным преступником, вершить который будут зарубежные судьи. И пусть он даже возненавидел меня перед самым концом, это ничего не меняет. Он был символом Германии. Это все равно, что после завершения прошлой войны устроить процесс над кайзером. Даже японцы добились того, что их император не был отдан под суд. Неважно, пусть это будет для меня тяжелее, я готов взять все на себя, лишь бы не видеть живого Гитлера перед судом, нет, нет, такое совершенно немыслимо для меня. Вот Гиммлер — дело другое. Тому следовало бы ответить хотя бы за себя и за своих подручных. Он смог бы своим словом очень многих избавить от обвинения в соучастии в массовых убийствах. Никогда мне не понять, как он творил такое, оставаясь в ясном уме.
В своей книге Густав Марк Гилберт пишет:
«Во время наших с ним бесед в его камере Геринг пытался произвести впечатление неунывающего реалиста, поставившего все на карту и вчистую проигравшегося, но воспринимавшего свой проигрыш как искушенный спортсмен, привыкший не только к победам, но и к поражениям. Все обвинения неизменно отметались им одним и тем же циничным доводом о пресловутом „праве победителя“. Геринг приводил массу весьма правдоподобных отговорок, ничего, по его мнению, не знал и не ведал о массовых преступлениях нацистов, постоянно пытаясь „уличить“ союзные державы. Его юмор, вероятно, должен был служить одним из средств убедить собеседника, что тот имеет дело с человеком, по природе своей добродушным и не способным ни на какие зверства. Однако то и дело прорывавшееся нескрываемое презрение Геринга к остальным нацистским предводителям свидетельствовало о его патологическом тщеславии».
Вечером перед казнью Геринг обратился к тюремному капеллану с просьбой об отпущении грехов. Капеллан Тереке, ожидавший очередного спектакля, отказался дать ему отпущение, мотивировав это тем, что не станет потворствовать желанию тех, кто ни во что не верит и желает устроить очередное шоу. Геринг ни словом, ни жестом не дал понять, что раскаивается в содеянном.
Густав Марк Гилберт уверенно писал: «Геринг отправился в мир иной так же, как и жил, как психопат, измывавшийся над всеми общечеловеческими ценностями, непрерывно пытавшийся одурачить всех своими актерскими выходками».
Казнь назначили на 2 часа утра 16 октября 1946 года. Надо сказать, что дату и время держали в строжайшем секрете от всех, включая приговоренных. Но очевидно, что кто-то из осведомленных оказался излишне разговорчивым.
Тюрьма Нюрнберга. 1947 год
15 октября начальник тюрьмы полковник Бертон Эндрюс сообщил приговоренным, что их прошения о помиловании отклонены. В 21:30 к Герингу, который содержался в камере № 5, пришел тюремный врач, доктор Людвиг Пфлюкер, в сопровождении сотрудника охраны тюрьмы лейтенанта Артура Маклиндена. Маклинден не понял, о чем говорили Пфлюкер и Геринг, поскольку не знал немецкого языка. Доктор Пфлюкер передал заключенному пилюлю снотворного, которую тот принял в присутствии Маклиндена.
После оглашения приговора за всеми заключенными следили с особой тщательностью, проводя постоянные проверки. Наблюдатели фиксировали, что Герман Геринг лежал на спине не шевелясь, с руками поверх одеяла (от заключенных требовали дисциплины и в этом вопросе).
В своих воспоминаниях тюремный капеллан потом написал: «Он выглядел хуже, чем обычно. Стал критиковать метод казни и назвал его наиболее позорной для себя, учитывая свое прежнее положение. Я предложил ему передать свое сердце и душу Спасителю. Он заявил, что он христианин, но не может принять учения Христа».
После ухода капеллана в камеру для ежедневного осмотра и обыска зашел лейтенант американской охраны Джон Уэтс. Он доложил начальству, что ничего запрещенного найдено не было. Геринг выглядел «веселым и очень много говорил».
Рядовой Гарольд Джонсон из 26-го пехотного полка заступил на дежурство в 22:30. Он и не подозревал, что ему оставалось охранять заключенного только шестнадцать минут.
Потом Гарольд Джонсон докладывал: