Нивы детства (СИ)

  Бабка осмотрела молодых женщин, вроде наседка выводок обнимает: - Что ты, Манка такое говоришь, тебе мои болезни не вместить, они неосмотрительны, выздоровления не имеют. Я вас всех девочками малыми знаю, вижу вас розовыми булочками сегодняшнего утра, будете моих лет, недугу дети ваши не помогут, сама себе сочувствие ищу, и сама себя знаю; таким немощным состоянием заражена, что вся замаянною хожу, до невозможности угнетена.

  Она с невероятной настойчивостью поднесла ложку к губам Манки: - Моё не твои пилюли я знаю, ты детей иметь хочешь, тебе только этот илач поможет, я твоё недомогание тоже в себе содержала, - выплюнула как яйцо мутное.

  У Манки усмешка с лица пропала, а голос у бабки молитвенный, сочувственно себя ласкает; удивительно ловко с одного бока на другой кастрюльку с лекарством переставляет, забавно ложкой водит, вроде бекмес достаёт, требовала от каждой непременное убеждение подвести, - надо ли губительную гадость такую пить, или в новое лекарство изучение своё двигать.

  - Уйди чина со своим помешательством, мне моего хватает.

  Бабка подвела ложку леле Марии под нос: - На, зайчиха, пробуй какую мерзость твоя чина должна преодолевать.

  Та, брезгливо отвела голову: - Не могу чина, я тоже больная, меня бок колет, боюсь ненужных отложений.

  - Вот здесь, тут, точно как у меня, моя болезнь в тебе, именно это лекарство нам поможет, я тебе отсыплю - три раза на день, три недели подряд.

  Она хотела вставить ложку в рот, но "зайчиха" дёрнулась, лекарство кофту измазало, писк низкий потолок приподнял, баба Анна из-за печи укоризненное непонимание показала, вздохнула, весь печной жар разнесла, ушла снова утварью обиходной стучать.

  Тёткина чина полотенцем чистым помахала:

   - Вот оно, чёрным было, легко моется, отстираешь.

  Тюша с ужасом смотрел, как грозная бабка поёт всякие болезни и к нему приближается, он прильнул к окованному сундуку, руками скользящими по лакированным доскам накидку сжимал, хотел выбежать из тесноты воскресной.

  Вуйна Кина жаловалась что вчера "криво наступила", у неё нога ниже щиколотки опухла, опасается новую боль получить.

  - То же самое у меня, существенное имею, моё мучение носишь, булка Кина, вывих у тебя забрался, придёшь ко мне, я выправлю недуг, - бабушка строго указывала на свою толстую больную ногу.

  Тётки семечками, горечь с губ сгоняли, хихикали за бабкиной спиной, а она мрачною крутилась в тесноте.

  - Два дня сон не лежала, - жаловалась бабка, - варила с волнением, как писание читала, мне ваши года никто не вернёт.

  Она уставилась на мальчика и молчаливыми белыми веками смотрела в убежавшее время.

  Тюша с ужасом подумал, что бабка собралась и его испытывать отвратительной кашей, которую всю зиму варила, и сама она холодная, вроде только из-под снега выползла, смотрит на Тюшу заснеженными глазами, хочет его вместе с сундуком в кастрюльку вместить.

  Больная бабка наполнила ложку и двинулась к нему. Мама поднялась, заслонила Тюшу: - Давай чина, я ещё раз распробую.

  Она взяла ложку из рук грозной целительницы и облизала её.

  Белоснежная бабка подняла чистую ложку до потолка, пакостливо осмотрела всех молодых кубышек, и запела: - Надя девочкой росла - не ходила, на землю не ступала, бабочкою порхала, я когда замужество повторила, и пришла тут рядом жить сразу её полюбила. Из четырёх сторон села, сваты достойные спешили её юность забрать. Михал со сватовства меня прогнал. Я бы ни за что, ни отдала её за этого хулигана; взял, затащил её чёрт, знает в какую далёкую чужбину.

  Из-за плеча племянницы она посмотрела на мальчика и не глядя, набрала ещё ложку чёрного варева.

   - Чина! - сказала худая опечаленная тётка-молодка, - как Ташко в армию забрали у меня постоянные головные боли от переживания, не поможет ли мне твоё лекарство?

  - Оу, точно моя болезнь, и я так мучаюсь, моё имеешь но, ни сравнимо, я одна всё ваше вбираю, моё на много больнее идёт.

  Она принялась целовать голову страдающей: - Поможет, только моё лекарство тебе сочувственное исцеление даст. Я одна уже всё испытала.

  Бабка направилась к выходу, Тюша расслабил сжимавшие чепрак ручки, подвинулся к маме, впился личиком в её красоту. Уставшее светить короткое солнце убежало с окошка, избушка приуныла.

   - Анкее, ты попробуешь илач?.. - спросила она гремящую протвинями у печи свёстку, спрашивала не поворачиваясь.

  - Иди, иди уже! - пей сама свой илач.

   - А?.. пойду, пойду дальше мучиться, - сказала чинно чина всех тёток, вышла охая.

  В кухоньке непонятная тишина установилась, только солома шуршала под ногами и упругая семечковая шелуха потрескивала.

  Тюша обрадовался тишине, будто тёплый бабушкин калач откусил.

  - Ну, что вы хотели мне теперь дать!? - спросил он приунывших тёток, осмелел после ухода широкой бабки

   - Избушка взорвалась громким хохотом, надулась разноголосым смехом, обветренные весенним солнцем тётки снова повеселели, одна мама не смеялась, она обнимала Тюшу, прижимала к себе.