Низами

Условности придворной оды сковали поистине большой талант Xакани и привели к тому, что из всего его объемистого дивана лишь очень немногое продолжает сохранять ценность и доныне и может интересовать не только историка литературы. Нужно отметить, что наряду с касыдами Хакани оставил и довольно большое число лирических газелей. Значение их для истории литературы очень велико, но художественно они значительно уступают прославленной лирике Са'ди (Саади) и Хафиза.

Если бы Хакани смог освободиться от бремени придворной службы и подняться до иного понимания задач поэзии, он мог бы создать шедевры. Но это удалось сделать лишь Низами, и потому-то он и занял одно из почетнейших мест в мировой литературе.

Упомянем о малоизученном поэте — Муджир-ад-дине Байлакани. О жизни его известно немного. Рода он был незнатного, даже, возможно, был сыном черной рабыни. Поэтическое образование он получил под руководством Хакани, но в Ширване не остался, а пошел на службу к Ильдигизидам. Одно из его стихотворений показывает, что придворные нравы в Гандже были не лучше, чем в Ширване. И этот поэт тоже в отчаянии оправдывается в возведенном на него обвинении в разглашении государственных тайн. Смерть Муджира предположительно относят к 1193 году.

Муджир пытался воспроизводить весь блеск виртуозной игры Хакани. Но касыды его все же остаются только копией и, как все копии, не достигают силы оригинала. Пессимистических нот у Муджира очень много. Он доходит до утверждения, что счастье в мире вообще невозможно:

Пока существует мир, ничья надежда им не была осуществлена,
Пока есть прах, боль сердца им не была исцелена.
Кто попал на берег полнейшего счастья?
Лишь тот, кто от чрева мира не отделился[10]

Жить, по его мнению, не стоит:
Что ступать на луг времени, раз на нем
Хорошего ростка не выросло, мандрагоры не осталось!
Караван веселья прошел по ту сторону этого мира,
А для отставших и звука бубенцов не осталось.

Эти жалобы нельзя объяснять суфийско-аскетическими настроениями. Обстановка для поэтов в это время действительно была безрадостна. Едва ли случайно Хакани так рвался из душившей его атмосферы Ширвана, Мотив скованности мы увидим далее и у великого Низами.

Из всех названных нами поэтов, кроме Хакани, за эпический жанр не брался никто. Нужно сказать, что это явление характерно не только для Закавказья этого времени, — в Средней Азии и Хорасане с начала XII века мы тоже крупных эпических поэм не видим. О причинах этого явления с уверенностью говорить трудно, но некоторые предположения сделать можно.

Поэзия Переднего Востока до этого времени знала два типа эпических поэм: героический эпос, непревзойденным образцом которого является «Шах-намэ», и поэму — рыцарский роман, восходящую к глубокой древности и особенно широко разработанную газневидским поэтом Уссури.

Продолжать линию «Шах-намэ» в XII веке было невозможно, и не только потому, что было бы трудно соревноваться с Фирдоуси, а и по той причине, что связанная с иранскими преданиями эпопея при сельджуках была бы неприемлема. Что касается второй линии, то затруднения были и здесь. Поэмы этого типа по традиции придерживались архаичных форм и в самом построений и в языке. Попытка Фахраддина Гургани перестроить рыцарский роман успеха не имела, Об этом ясно говорит как ничтожное количество сохранившихся рукописей, так и то, что в XV веке о ее авторе уже ничего не было известно.

Рассчитывать на успех, создавая эпос, мог только такой поэт, который решился бы произвести в этой области полную реформу, дать читателю такой тип поэмы, какого ранее не существовало. Очевидно, что за такую работу мог взяться и добиться успеха только исключительно смелый, не боявшийся нарушить традиции человек, обладавший совершенно исключительным поэтическим дарованием. Таким человеком был Низами; потому-то именно ему и было суждено осуществить эту реформу.

В силу своего социального положения Низами, не завися от воли носителей власти, не стремясь занять положение придворного поэта, но был связан условностями придворного стиля. Горячая любовь к своему родному Азербайджану отрывала его от традиций домусульманского Ирана. Преданность интересам народа, знакомство с его нуждами и чаяниями придавали ему сил на неслыханно смелые по тому времени выступления.

Отметим еще, что среди названных поэтов лет ни одного, которого можно было бы считать суфийским [11] поэтом в полном смысле этого слова. Правда, все охарактеризованные нами поэты были придворными деятелями, но и, помимо них, об особенно сильном распространении суфизма в Закавказье XII века не слышно.