Ниже нуля

Йен поворачивается ко мне, оторвавшись от куска программного кода, который он мне показывал. Мы сидим перед его компьютером с тремя мониторами, бок о бок за его рабочим столом, который представляет собой огромное, нетронутое пространство с потрясающим видом на пойму, на которой был построен JPL. Когда я отметила чистоту его рабочего места, он сказал, что это только потому, что это гостевой офис. Но когда я спросила его, не грязнее ли его обычный стол в Хьюстоне, он отвел взгляд, и уголок его губ дернулся.

Я почти уверена, что он начинает думать, что я не пустая трата времени.

— Нет, он не работает постоянно. Как ты можешь судить?

Я делаю жест в сторону строк кода, и тыльная сторона моей руки касается чего — то твердого и теплого: плечо Йена. Мы сидим ближе, чем в кофейне, но не ближе, чем я чувствовала бы себя комфортно с одним из всегда неприятных, часто оскорбительных парней из моей когорты докторов наук. Думаю, мои скрещенные колени как бы прижимаются к его ноге, но не более того. Ничего страшного. — Это там, нет?

Раздел на C++. Это самый первый язык, который я выучила сама еще в школе, когда каждый поиск в Google «Навыки + Необходимые + NASA» приводил к печальному результату «Программирование». Затем появился Python. Потом SQL. Затем HAL/S. Для каждого языка я начинала с убеждения, что грызть стекло, конечно, предпочтительнее. Затем, в какой — то момент, я начала думать в терминах функций, переменных, условных циклов. Немного позже чтение кода стало похоже на изучение этикетки на задней стенке флакона с кондиционером во время принятия душа: не особенно весело, но в целом легко. Видимо, у меня действительно есть некоторые таланты.

— Да. — Он все еще смотрит на меня. Не удивлен, точно. Но и не впечатлен. Может быть, заинтригован? — Да, это так.

Я опираюсь подбородком на ладонь и жую нижнюю губу, обдумывая код. — Это из — за ограниченного количества солнечной энергии?

— Да.

— И наверняка это предотвращает ошибки дрейфа гироскопа во время стационарного периода?

— Верно. — Он кивает, и я на мгновение отвлекаюсь на его линию челюсти. Или, может быть, это скулы. Они очерчены, угловаты так, что мне хочется иметь в кармане транспортир.

— Это не все автоматизировано, верно? Земной персонал может управлять инструментами?

— Могут, в зависимости от настроя.

— У бортового программного обеспечения есть особые требования?

— Наведение антенны относительно Земли, и… — Он останавливается. Его взгляд падает на мою пожеванную губу, затем быстро отводится. — Ты задаешь много вопросов.

Я наклоняю голову. — Плохие вопросы?

Молчание. — Нет. — Опять молчание, пока он изучает меня. — Замечательно хорошие вопросы.

— Могу я тогда задать еще несколько? — Я ухмыляюсь ему, стараясь быть нахальной, любопытно посмотреть, куда это нас приведет.

Он колеблется, прежде чем кивнуть. — Могу я тоже задать тебе несколько?

Я смеюсь. — Например? Хочешь, чтобы я перечислила характеристики бота, решающего лабиринты, которого я построила для вводного курса робототехники в колледже?

— Ты построила робота, решающего лабиринты?

— Ага. Четырехколесный, вездеходный, с модулем Bluetooth. На солнечных батареях. Ее звали Рути, и когда я выпустила ее на свободу в кукурузном лабиринте где — то недалеко от Атланты, она выбралась примерно за три минуты. Напугала детей до смерти.

Теперь он улыбается во весь рот. На его левой щеке появилась ямочка, и… ладно, хорошо: он агрессивно горяч. Несмотря на рыжие волосы, или благодаря им. — Она все еще у тебя?

— Нет. Чтобы отпраздновать, я напилась в баре, где не проверяли документы, и в итоге оставила ее в каком — то студенческом братстве Университета Джорджии. Я не хотела возвращаться, потому что там страшно, поэтому я отказалась от Рути и просто собирала электронный манипулятор для выпускного экзамена по робототехнике. — Я вздыхаю и смотрю вдаль. — Мне понадобится много терапии, прежде чем я смогу стать матерью.

Он хихикает. Звук низкий, теплый, возможно, даже вызывающий дрожь. Мне нужна секунда, чтобы перегруппироваться.

Я поняла — в какой — то момент нашей пятиминутной прогулки сюда, вероятно, когда он нахмурился, чтобы запугать охранника, который пропустил меня внутрь, несмотря на отсутствие у меня документов, — причину, по которой я не могу точно определить Йена. Он, очень просто, представляет собой невиданную доселе смесь миловидности и непреодолимой мужественности. У него сложная, многослойная атмосфера. В нем одновременно звучат слова: — Не зли меня, потому что я не выхожу из себя, — и: — Мэм, позвольте мне отнести для вас продукты.