Нижегородский откос

Пахарев вышел со стесненным сердцем. Конец! Что ж! И так бывает.

Ранним утром он был уже на пристани. Над Волгою поднимался белесый туман. Матросы возились на баркасе, что-то стаскивали и пели «Дубинушку». На пристань сходились пассажиры, нагруженные мешками, узлами, корзинами. Это были пригородные слобожане, деловые, домовитые, озабоченные люди. Они тут же рассаживались на своем скарбе и принимались за еду. К удивлению своему, Пахарев увидел среди них и Марусю Пегину. Она вспыхнула, когда он подошел к ней, и, подавляя волнение, сказала:

— А я пришла вас проводить. Вы ничего не имеете против?

— Ах, Маруся! Вы всегда подавляли меня своим великодушием. Я так рад, так рад…

Они встали у борта пристани.

— Вот и конец нашей дружбе, — сказал Пахарев. — Я уеду в глубокую провинцию, а вы останетесь здесь. Я слышал, что вы получили назначение в заводскую школу в Сормове. Вам повезло: район культурный, пролетарский, людный. Вы знаете рабочих и сами из рабочей среды. Выйдете замуж за инженера, а там семья, заботы… Дела засосут нас, а мы позабудем и студенческие годы, и дружбу. Н-да! Дела! Но говоря без шуток, я полон предчувствия, что переверну там все вверх дном. Вы представляете себе, что, по всей вероятности, я стану заведующим школой. Во всяком случае, мне намекнули на это. И все-таки как-то грустно расставаться. Верно? Шутка сказать — вместе просидели на студенческой скамье четыре года. А сколько всего переговорено? Помните, каким беспомощным юнцом я был, когда первый раз давал урок. Моя самонадеянность меня погубила. И как здорово вы меня тогда урезонили. И поделом.

Бойкий легкий пароходик подкатил к пристани. Женщины с корзинами и узлами сразу подвинулись к трапу и оттеснили Пахарева и Марусю.

— Ну вот, — сказал Пахарев, прижимая к груди узелок с тетрадями, в которых были записаны лекции профессоров и его стихи. — Ну вот и конец студенческим мытарствам. На горизонте новый этап жизни. Приплелся я в город деревенским парнем, возвращаюсь на село фертом, никогда еще так не одевался…

Он взял ее за руки. Увидел ее широко раскрытые глаза, в которых отразилась мольба, восторг и испуг, и поцеловал ее бледные холодные губы.

Женщины с палубы рассматривали их бесцеремонно, и одна сказала:

— Уж, наверное, женатые. Она, вишь, убивается, а ему, бесстыжей роже, и горя мало. Целует как покойника…

Он вышел на палубу и глянул вниз. Маруся все стояла на том же месте, с тем же сосредоточенным и выжидательным выражением на лице. Пароход пронзительно загудел, убрали сходни, зашлепали колеса по воде, и пристань стала отодвигаться, сама поплыла. «Нижегородец» бойко побежал вверх по реке, мимо заводов, станционных пакгаузов, мимо зеленеющих берегов, дач. Пахарев сидел, сжатый со всех сторон узлами, и мысленно прощался с родным городом, с людьми, с которыми прожил четыре года. Фигура Маруси уже слилась на пристани с общим фоном пестрой толпы. Здание педагогического института потерялось в ряду старинных зданий, заслонилось купами вязов и лип бывшего губернаторского сада в кремле.

Нижегородский откос со своими башнями и монументальными зданиями отходил все дальше и дальше и наконец скрылся из виду.