Но детская версия думала над совершением кражи. Она не понимала, что выиграть ему не суждено в любом случае. И даже если он сумеет сделать это каким-то чудом, то у него всё отберут силой.
И главное, детская версия думала над предательством родных, ибо не знала будущего, которое калейдоскопом мелькало у меня в голове. Юный я не помнил слёз дорогой любимой бабушки, для которой исчезло последние, и от того такое ценное наследие прадеда – героя войны и по рассказам очень хорошего человека. Юный я не чувствовал напряжения, когда оставался с матерью в следующие несколько месяцев. Как она сквозь силу улыбалась при разговоре со мной. Юный я не видел взгляда бати.
Это было самое жуткое. Он не ругался. Он даже подзатыльника мне не отвесил. Он просто посмотрел на меня с таким презрением и грустью, словно на скот, который на следующий день должны отправить на убой. На убой меня не отправили – отвели в библиотеку, где заставили найти всё о медалях и прочитать, чтобы я понял их значение.
Это оказалось кошмарно. С каждым прочитанным словом и страницей. С постепенным осознанием цены данных наград – за что они давались. Вместе со всем этим ко мне в сердце просачивалось презрение к собственному поступку.
Не удивительно, что я постарался это забыть.
– Нет, я не могу, – наконец, едва слышно произнесла моя детская версия. – Отдайте, пожалуйста…
– Да пошёл ты… – оттолкнул меня Сёма со смехом.
Последний шанс вмешаться. Драка! Я был готов рвать зубами, если потребуется. Я был готов убивать, лишь бы смыть позор. Лишь бы всё исправить…
Вот только остатки холодного разума подсказывали: этого не исправить. Сделанного не воротишь. А забывать одно из определяющих меня воспоминаний – это как минимум неразумно. Это моя жизнь. Я её прожил. И уже давно принял последствия.