Низость

Ничего не обещающим движением я пожимаю плечами, а он это воспринимает как «да». Через парк мы движемся молча. У ворот он останавливается и показывает на один из белых домов. Прямо над его головой льет свет полумесяц. У него восхитительный, почти ангельский вид, и тут же на месте я понимаю, что сумею оправиться от своей болячки.

— Вон, — говорит он по-детски, точно это его собственный дом. — Вот «Эмбасси».

Белый каменный фасад, большая красная дверь и изображенный над нею знак — все они запечатлены в каком-то далеком воспоминании, которое мне никак не удается ухватить. Примыкающие один к другому дома вполне достойны принимать мафиози или барристеров, но «Эмбасси» кажется непринужденным и гостеприимным, навевающим образы усталых путешественников, собравшихся тесной компанией за столом и допоздна травящих байки. Секунду назад я была готова насладиться тем теплом и уютом, что способно подарить подобное место, но вдруг я ощущаю себя снова сильной.

— Слушай — у меня есть одно дело, — говорю я, понимая, что голос мой звучит очень виновато. — Спасибо, что спас меня, и прочее, но на самом деле мне, правда, нужно домой.

— Те решать, — отвечает он. На лице его вспыхивает секундное разочарование. — Хош, я тебя провожу до автобуса или еще чего?

— Не — безопасно, как у тебя дома.

— То есть теперь ты врубилась, где находишься?

— Угу-угу. Центр красных фонарей, граница Токстифа. Где-то через час эти улицы будут запружены проститутками, сутенерами и крэковыми банчилами.

Он разевает рот. Я смеюсь над его выпученными глазами.

— Ну, спасибо за информацию о местности.

— И чтоб ты знал, сходить налево здесь стоит от пятнадцати до двадцати.

— Серьезно, что ли? Я вчера вечером платил десять с индийским массажем головы за бесплатно.

Я игриво приподнимаю бровь, и мы оба заливаемся самозабвенным смехом.

— Ладно, ты поосторожнее, Милли. Рад был познакомиться.

— Я тоже. И спасибо. За попить.

Неуклюже его приобнимаю и ухожу со смутными ощущениями страха, силы и решимости. Я иду в сторону Собора, который, подобно луне, стоит словно символ постоянства в изменчивом движении ночи. Какой сарказм в том, что здание, излучающее такую красоту и святость, стягивает к себе такой порок и разврат. Сколько туристов, что стекаются к нему стадами, отвернулись бы, узнав, что он служит маяком для шлюх и их клиентов? Если бы они узнали, что этот самый кладбищенский двор был импровизированным борделем, где самый драгоценный акт человеческого общения становится объектом эксплуатации и капитализации — сведенный к бессмысленному обмену жидкостью и наличностью.

Я прохожу всего несколько ярдов, когда меня поражает неожиданная мысль.

— Эй, — ору я, развернувшись. — Я тебе свое имя не говорила.

Его лицо расцвечивается широкой усмешкой.

Он хлопает по левому карману своего пальто и жестом подзывает меня. Я подлетаю и вытаскиваю свои банковские карточки и ключи. Смотрю на них, потом на него, оторопевшая.

— Ты мне показалась слишком красивая, чтоб тебя грабить, — говорит он.

Я одариваю его гигантской улыбкой, и она искренняя.

— Ну, спасибо еще раз. За то, что не ограбил и не изнасиловал меня. Ты — настоящий джентльмен.

— Всегда рад.

Он салютует и разворачивается на сто восемьдесят, и я гляжу, как он исчезает, поднимаясь по дорожке в хостел. Секунду, не более, я размышляю, что уготовила судьба Стэну. Затем задумываюсь о себе.

Торопливо шагаю по Каннинг-стрит; зубы громко клацают, одежда липнет к коже, ветер хлещет меня прядями волос по лицу. В голове теперь шумит. Мне нужно поесть, мне нужно помыться, мне нужно поговорить с папой.

Я направляюсь к «Джамакалишс», ямайской забегаловке на передовой. Там всегда полно народу, и очередь высыпала на тротуар, утащив с собой сладостный аромат козьего карри и присвистывающее шипение сладких пирожков. Очередь движется вперед, и я попадаю внутрь, с немилосердного ветра в теплый смог булькающих судков. Беру поднос карри и черного риса. Покупаю несколько сигареток в соседней точке, затем опускаюсь на корточки под мигающим уличным фонарем и набрасываюсь на пищу. Глотаю в спешке, почти не жуя. Вылизываю измазанный соусом поднос, отшвыриваю его в сторону для завтрашних голубей и ‘лезу в карман за куревом. Понимаю, что у меня нет огня, так что встаю и тащу себя обратно к зоне дешевых девочек в поисках курящих прохожих. Приближаюсь к высокому парню с мордой клиента. Он морщится, но огня все-таки дает, а едва наклоняюсь подкурить, он нюхает воздух и отшатывается. Я отодвигаюсь со смущенным «благодарю вас», затем, как только меня больше не видно, опускаю подбородок на грудь и делаю долгий глубокий вдох собственного запаха. Даже для замороженного кокосом носа вонь омерзительная. Я пиздец как воняю — алкашка, пот, наркотики и вся городская грязища.

Я бреду по Хоуп-стрит, низко повесив голову, закрывая лицо от пронизывающего ветра и атаки ползающих фар дальнего света. Теперь потребность в пище насыщена, и мне надо поднажать. Шанс получить горячую ванну, теплую постель и свежее белье подстегивает меня пуститься бегом к автобусной остановке на Кэтрин-стрит.