Низший

– Ты расскажешь мне кто тебе заплатил за расписную руку – я не спрашивал, я утверждал, говоря спокойно и размеренно – Расскажешь в мельчайших подробностях. Не упустишь ни одной крохотной детали. Ты меня понял?

Часто замигавшие выпученные глаза отчетливо выразили полное согласие задыхающегося Кровяша. Из его ноздрей поползли кровавые сопли – он неистово пытался освободить дыхательные пути и сделать вдох. Хотя бы один мелкий вдох, дать мозгу и сердцу немного кислорода…

Я убрал кулак. Рывком содрал пластырь. Выжидательно уставился на пленника. Тот не подвел – заговорил. Вот только обратился не ко мне. Вывернул голову, он хрипло закричал, даже не пытаясь скрыть звучащий в голосе страх:

– Копула! Да ладно тебе, владыка! Никто не хотел трогать твою девочку! Случайно ее зацепили! К чему воевать? Моя бригада не желает войны с госпожой Копулой!

– Воевать с кем? – удивленно отозвалась Копула, медленно подходя с бутылкой к повару и наливая ему порцию спиртного – Вас больше нет, милый. Треть сегодня подохла и уже вовсю разбирается на части в медблоках. Две трети разбежались по темным углам. Кто-то рванул по Гиблому Мосту, кто-то поспешил к Улыбке Над Бездной, многие спрятались в Зловонке, другие забились в темные углы здесь, в Дренажтауне. Пока мы с тобой говорим, твоим оркам режут глотки.

– Остановись! Мы искупим! Замолим вину! Просто назови цену, госпожа!

Не пытаясь мешать не туда повернувшей беседе, я внимательно слушал. Уселся поудобней и слушал, делая мелкие глотки из фужера, любуясь янтарными волнами сквозь хрусталь, что оставляли на стенках маслянистые следы.

– Ты не понял, Кровяш – нимфа отвернулась – Мамочка списала тебя. Шестьдесят третий много чего рассказал в медблоке. Он ответил на каждый вопрос Матери, наблюдая, как она медленно разбирает его и не в силах солгать или промолчать. Оди… ты знаешь, как Мать проводит допрос тех, в чьей вине больше не сомневается и чью участь уже решила?

– Нет.

– Однажды я попросила. И любимая мамочка не отказала. На моих глазах она разобрала на мелкие кусочки одного ублюдка, вздумавшего изобразить какого-то снящегося ему психопата и взявшегося похищать и кромсать моих вышедших погулять девочек. Он резал им животы, уносил внутренние органы, оставлял странные кровавые письмена на стенах. Его выследил Элл. Оглушил и притащил сюда.

Мы все внимательно слушали – а Кровяш так с особым вниманием.

– Мы хотели решить все сами. Но не успели – Мать потребовала ответа, а узнав кто это, велела немедленно доставить в медблок. Тогда-то я и попросила. Элл тоже был там, пряча в кармане тайком отрезанный мизинец.

Мулат улыбнулся, показал темную руку с белым мизинцем.

– Мы уложили его на кресло. Один укол… и он замер. После чего Мать принялась за него всерьез. Сначала забрала комплект, начав с ног. Следом вскрыла живот и принялась бережно забирать один орган за другим. А он все видел, смотрел завороженно, неотрывно, стонал и плакал, отвечая на вопрос за вопросом и провожая взглядом уходящие прочь органы. Почка, селезенка, вторая почка. Все отрезанное заменялось трубками. Кожа срезалась широкими лоскутами и длинными лентами, выдираемые кости проверялись и исчезали в больших прозрачных контейнерах… Под конец от него осталась одна голова – и какое-то время она еще жила, болтаясь вверх тормашками на поднявшем ее пуке искусственных вен и воздушных каналов! Болталась, беззвучно шевеля губами, с освежеванного лица со срезанным носом и пустыми глазницами капала кровь… А потом голова соскользнула с трубок и рухнула в контейнер. Вот что такое допрос Матери, Оди. Ты уже догадался как его называют?

– Даже не задумывался.

– Последней Исповедью! Вот куда ты отправил шестьдесят третьего – исповедаться перед Матерью, одновременно очищаясь не только от грехов, но и от собственной плоти. И вот что ждет тебя, милый Кровяш. Шестьдесят третий немало сообщил про тебя. Ведь вы его любимые курьеры поросят и доставщики рубленой свинины. Поверь мне – тебе лучше попасть туда мертвым. Тебе конец. У меня персональное задание от Матери – доставить тебя к ней в медблок живым или мертвым.

– Тогда просто отпусти меня… дай темный дождевик, я проскользну по сумраку до Зловонки или Улыбки. Исчезну! Исчезну навсегда!

– Нет – чарующе улыбнулась нимфа – Я не могу подвести мамочку… ты сдохнешь, Кровяш.

– Сука! Старая сука! – заорал мужик, извернувшись и кусая стальной пол – Шлюха!

– Я знаю, милый – вздохнула, усаживаясь Копула – Я знаю…

Но тот уже опомнился и принялся пол не кусать, а торопливо вылизывать, часто вскидывая голову и пытаясь достучаться до сердца нимфы:

– Прости! Прости меня! Ты же знаешь – я много раз говорил о твоей красоте! И тебе говорил! Прости меня. Хочу… хочу и всегда хотел тебя. Только тебя! Ведь я…

– Достал! – буркнул я, допивая напиток и ломая ножку фужера о пол.

Ахнула с сожалением Копула – она жалела фужер, а не левое ухо Кровяша, куда я воткнул стеклянное толстое шило. Поддалось, фужер ушел глубже. Другой рукой прижав голову заоравшей жертвы к полу, наклонился и крикнул в фужер, будто это рупор: