Низвержение Жар-птицы

– Все сюда! – что есть мочи крикнул Василий. Сотник обернулся:

– Обожди, царевич! Федька на то и надеется, чтобы выгадать время: пока наши люди стекутся, он уж далече будет.

– И, верно, сейчас ворует не в одиночку: до него наперед довели, что ты остался здесь.

– Ах, черт! – Хлестнув до крови коня, Василий устремился вслед атаману; свита еле поспевала за ним. Так же, бывало, царевич несся по улицам стольного города, на страх и проклятия зазевавшимся прохожим; теперь бояться и сквернословить приходилось ему самому. С обеих сторон раздавались крики всполошенных шумом поисковых групп, от которых было мало проку: уже распределившись на значительной площади, они были лишены возможности скоординировать свои действия и, соответственно, перехватить Федьку, и могли только присоединиться к погоне. Ее по-прежнему возглавлял Василий; однажды он даже поверг кулаком на землю выскочившего вперед солдата, будто князь на звериной травле – не в меру ретивого челядинца, причем сделал это почти машинально; тотчас же встречный порыв воздуха сбил с царевича шапку – Василий не заметил и того. Лошадь с двумя седоками мелькала впереди, то исчезая, то появляясь вновь, точно судьба поддразнивала царевича; несколько раз он делал распальцовку, но мысли настолько путались, что ни одну из них он не сумел облечь в форму четко озвученного желания, могущего быть немедленно исполненным. Лишь одна картина многолетней давности, казалось бы, безвозвратно позабытая, отчетливо вставала теперь перед его глазами: утро какой-то не задавшейся охоты, оскаленные морды борзых и мелькающие в сырой траве пятки убегавшего ребенка. Царевич не знал его имени и помнил только, что тому мальчику тогда уйти не удалось. Этот тоже не уйдет, думалось Василию.

Наконец погоня вырвалась на открытое пространство – широкую поляну, на которой лишь кое-где виднелись островки приземистых деревьев. Впереди она упиралась в буроватую скалу – останец горного массива, некогда простиравшегося здесь и начавшего разрушаться многие миллионы лет назад. С тех пор выветривание придало ей причудливую форму наподобие уродливой песьей головы, и ее название – Собачья скала – постепенно распространилось на всю близлежащую местность. Федьки нигде не было; Василий, приподнявшись в седле, напрасно заставлял коня крутиться волчком, пока откуда-то издали не донеслось:

– Косо наметился, царевич! Зенки никак не пристреляны!

Сощурившись, Василий не без труда разглядел на фоне скалы, почти на равном расстоянии от ее подошвы и до вершины, двух человек. Более рослый крикнул, и его голос во влажном воздухе прозвучал отчетливо:

– Поправить все, царевич, в твоей воле!.. Хочешь мальчишку сторговать – поди сюда, по чести, кинув оружие и свиту, где стоишь! При мне тож ни пистоля, ни ножичка, – Федька, явно рисуясь, широко распахнул платье. – Все едино тебе и тем, кто с тобою до меня наведались, мои люди мочны хоть сей миг домовину выделить: вы у них на прицеле. (На холмах, окружавших равнину, действительно замечалось оживление: Федькины сообщники, решившиеся вместе с атаманом участвовать в этом рискованном предприятии, перебегали от куста к кусту, чтобы невольно думалось, будто их гораздо больше, чем в действительности.) А нет – уйду вместе с парнем! Он ведь нужен тебе, вознаградить его хочешь! Ха-ха-ха!

Атаман махнул рукой – туда, где тропинка, на которой он сейчас стоял, уходила за гребень скалы, на плоскогорье. Там он был бы вне досягаемости, поскольку значительно опередил преследователей. Некоторые из солдат вскинули ружья, однако тотчас опустили их: пули могли достигнуть Федьки разве что на излете, а темная одежда делала его практически невидимым. Выставив мизинец и указательный палец на правой руке, Василий обернулся к сопровождающим и раздраженно произнес:

– Помогите мне смахнуть его оттуда!

– Как? Развилок нет, он все продумал!

Издав ругательство, Василий вздыбил коня, которого один из приближенных немедленно схватил за узду, догадываясь, что последует за этим:

– Нет, царевич!

– Назад!

– В западню лезешь, как медведь на рогатину!

– Стоять! Кто рыпнется – лошадьми укажу разорвать в столице!

Впервые за всю жизнь у Василия прорезался отцовский голос, которым когда-то Дормидонт, даже еще не будучи правителем, принуждал к послушанию тысячи людей. Свита отшатнулась, и царевич рванул через поляну. Атаман сдержал слово: он не шелохнулся до тех пор, пока Василий, спешившись (для конного тропинка была узка), не поднялся к нему и громко не выдохнул, подавляя дрожь в коленях:

– Товар! Кажи товар!