Низвержение Жар-птицы

До следующего утра Максим не заводил разговора с друзьями о чем бы то ни было. Томимый сомнениями, он хотел отвлечься, но не желал слоняться по стану, лишний раз вдыхая резкий, хотя и уже привычный запах, исходящий от немытых тел и не до конца опорожненных бутылей. Отойдя немного, Максим взобрался на небольшой холм; там следовало бы выставить часового, но этим почему-то пренебрегли. Оттуда он смог во всех подробностях разглядеть передовой хребет, в своей причудливой красе расстилавшийся перед мальчиком. Издали горы действительно казались синеватыми; их отряд заметил еще несколько дней назад, в честь чего был дан залп из пищалей и долго не смолкали ликующие возгласы. Подножие хребта, до которого оставалось еще километров двадцать, тонуло в тени; вершины же были ярко освещены заходящим солнцем, и на многих из них лежал снег, которого Максим прежде в этом мире не видел. Острые пики свидетельствовали об относительной молодости этих гор, но сырой и ветреный климат этой местности уже кое-где преуспел в их разрушении. Результатом противоборства природных сил стало диковинное сочетание проходов, ущелий и осыпей, хорошо различимое и с того расстояния, с которого на него глазел Максим. Он отнюдь не был склонен к любованию красивыми пейзажами, но зрелище исподволь заворожило его. Вниз мальчик сошел только с наступлением полной темноты, и даже во сне его преследовала увиденная сегодня величественная панорама.

На следующий день толпа находилась уже в непосредственной близости от подножия гор, и многими овладело веселье, выражавшееся в формах, дотоле не наблюдавшихся. Некоторые шутя целили из пистолетов в лицо товарищам, другие забавлялись, подкидывая кинжалы и ловя их за лезвие и, похоже, почти все жалели, что пролить сегодня кровь случая, по всей видимости, так и не представится. Нервное возбуждение привело к тому, что полуденную трапезу окончили быстро и, вопреки обычаю, после нее почти не отдыхали; впрочем, и идти долго не пришлось. Предостерегающий возглас, раздавшийся из передних рядов, заставил всех замереть на мгновение. Люди, еще не имевшие понятия о характере внезапно возникшей угрозы и ее масштабах, моментально сдвинулись, в том числе затем, чтобы лучше расслышать информацию, поступающую от авангарда. Человеческое скопище в своей напряженности чем-то напоминало почуявшую дичь собаку; оно медленно поворачивалось вправо, и вдруг передний край с криком бросился вперед. Задний постарался не отставать, подхватывая и увлекая среди прочих Максима, Аверю и Аленку, поскольку девочка уже достаточно окрепла, чтобы идти вместе с друзьями.

Навстречу донесся звук армейского рожка.

Глава 22.

Ступая по крови

– Допряма известно, что он меж тех гилевщиков?

– Забрось маету, Петр Дормидонтович: досужие истцы видели, и от них доведено, как он прошлую ночь калачом свернулся подле ихней телеги!

Младший царевич вытянулся в седле и приставил ладонь к бровям; словно еще не веря, он силился разглядеть Максима в толпе, передовая оконечность которой уже хорошо просматривалась с холма, где был оборудован наблюдательный пост. Солдаты, выстроившиеся сзади, любопытствовали не меньше; многие приподнимались в стременах и на цыпочках, даже если не видели ранее загадочного мальчика из иного царства и смогли бы его опознать. Спустя полминуты бесплодных усилий Петр раздраженно произнес:

– Что стоило бы приволочь его сюда!

Тимофей Стешин схоронив улыбку в усах, ответил тоном, каким взрослый урезонивает нетерпеливого ребенка:

– Нешто видано, чтобы жених выхватывал поднос с лебедем, который пред его очами все равно поставят? – Заметив, что пальцы Петра уцепились за узкое горлышко притороченной фляги, Стешин ласково положил свою руку поверх и добавил: – Недолго ждать последнего гостя на пир, который бесперечь учинится: обожди уж!

Царевич вздохнул. Сейчас он выглядел более жалко, чем когда силой клада повредил брату рассудок и погубил Василия, и даже чем при жизни Дормидонта. Казалось, сама единоличная власть, дорога до которой была почти расчищена, загодя отравляла Петра; он все чаще прикладывался к бутылке, хоть и не чувствовал никаких угрызений совести за то, что совершил. Энергия, когда-то вспыхнувшая в государевой опочивальне, неумолимо иссякала, и лишь думая о Жар-птице или находясь вблизи Стешина, Петр еще чувствовал то, что однажды вынудило его уподобить себя всесокрушающей стихии. Овладение Жар-птицей представлялось ему выходом из положения, в которое он попал, знаком, что Бог от него все-таки не отвернулся, и последней необходимой точкой в деле, затеянном еще у смертного одра родителя.