Низверженное величие

В молодые годы Константин Развигоров слушал, как он говорил о своих литературных симпатиях, но, будучи практичным человеком с сильно развитой габровской жилкой, не видел пользы от литературных занятий своего дяди. Дядя отличался и от отца, и от деда, и от всех, кого он знал в своем роду. Что-то нереальное сквозило в его словах, во взгляде, в оценках, которые он давал пишущим собратьям. Никаких воздушных замков не строил молодой Константин Развигоров, получивший два высших образования. Но нечто подобное обнаруживалось в легковерном характере брата Бориса, в его широкой наивной улыбке. Творчество дяди, Гатю Развигорова, ничем не содействовало правовой и финансовой деятельности Константина Развигорова, и поэтому он даже не хотел с ним встречаться. У него было чувство, что разговор между ними стал, бы пустой тратой драгоценного времени. О развитии этой ветви рода Константин Развигоров получал сведения из третьих рук. Так, например, он знал детей Гатю, но какое они получили образование и что делают, он не интересовался. Недавно в случайно попавшемся журнале он прочитал под какой-то неясной картиной надпись «Василий Развигоров» и спросил Михаила:

— Кто это?

— Не стал ли ты коллекционером? — пошутил Михаил.

— Коллекционером? Глупости, — возразил он.

— Это один модный молодой художник…

— Есть ли у него что-нибудь общее с нами?

— Есть, он сын писателя…

— Смотри ты, каков…

— В каком смысле «каков»?

— Да так…

Отец уже хотел сказать — каков дурак, но вовремя сдержался. Он вспомнил анекдот, который часто рассказывался в их семейном кругу. Когда старый чорбаджи Косьо понял, что Гатю изменил призванию и начал писать книги, он спросил:

— Ладно, но где у него книжная лавка?

Константин Развигоров затруднялся признать рисование серьезным занятием. Очевидно, однако, что та родовая ветвь, которая плодит людей, витающих в облаках, продолжает развиваться, не считаясь с его мнением. Наблюдая за формированием своих детей, он опасался лишь за младшую, Диану. Она ходила по этой земле с отсутствующим видом. Ее мир был построен на фантасмагориях таких людей, как его дядя и Василий Развигоров… В сущности, чего он хочет от девочки? В немецкой гимназии ее только хвалят, домой приносит одни отличные оценки… Что ему еще надо от нее?! Старшая ведь доставляет ему больше забот.

Словно нет уже сыновей в знатных болгарских семействах — она вцепилась в этого немецкого офицера. Верно, он из богатого благородного рода, но ведь иностранец! Александра не только получила имя в честь бабушки, но и унаследовала ее слабости. Эрих фон Браувич! Фон! Большо-о-е дело. В сущности, можно ли понять в этом мире, кто тебе говорит истину, а кто лжет? Столько фальшивых титулов знает человечество, одним больше или одним меньше — не важно… И все же офицером по специальным поручениям не всякий становится! Нужно и благородство, и доверие. А этот потому и прикреплен к немецкому командованию…

Развигоров включил электричество, и круглый абажур над его головой наполнился молочной белизной. В тот же миг тяжелый булыжник, разбив стекло, ударил ему в спину. Он взял его, с отвращением покачал в руке и встал, чтобы уйти в комнату. Жена давно ждала его, хотела похвастать новой прической. Развигоров нашел легкий способ доставлять ей радость: похвалу. И он не жалел слов, даже особенно не всматриваясь в работу парикмахера, потому что мысли его были заняты кандидатом на руку Александры. Молодой человек неплох, но, как ни говори, все же чужая кровь и чужой воин… Борис поступил бы хорошо, если б не приводил его в дом, но так вот водится… человек не может избежать ни славы, ни позора, как было сказано кем-то из великих мыслителей…

13

Они направились в Острую долину. Луна, какая-то безучастно-холодная, уже садилась, и легли тени, как после захода солнца. Все прошло хорошо, не считая легкой раны Добрина в руку. К счастью, кровеносный сосуд не был затронут, пуля прошла через мышцу и, срикошетив, просвистела недалеко от уха. Выстрел был единичный, и Добрин запомнил его не столько из-за боли, сколько из-за свиста пули. Молодой партизан в первый раз участвовал в бою с полицией и потому с таким возбуждением рассказывал о ранении. В сущности, ему трудно было признаться, что при виде крови, вытекавшей из рукава, он почувствовал себя плохо и, забыв обо всех и обо всем, уткнулся головой в камень. И тут холод вернул ему чувство реальности. Добрин толкнул товарища и показал, что ранен. После первого испуга он пришел в возбуждение, которое долго держало его в приподнятом состоянии духа, вызванном радостным чувством, что он разминулся со смертью.