Но человека человек. Три с половиной убийства

«Он прямо сказал мне, что послал О. и свою „черепаху Тортиллу“ (Е. Р.-Р.), и что ему все надоели, нужна только я. По-моему, предельно ясно. Мы провели весь день вместе, я выносила бутылочку. Таким образом, как говорит мама, „утка“ уже есть».

Что за утка, я узнал только потом. Оказывается, мама когда-то говорила Ксюше, что жена должна уметь «курицу и утку» — готовить мужу и, когда он состарится, выносить за ним судно. Расфасованный по частям Дибок, очевидно, не стеснялся просить Ксюшу выполнять функции санитарки. Он и здесь странно двоится: то ли ему нравилось быть беспомощным перед ней, то ли он, наоборот, ощущал это как возможность унизить ее. Ну а Ксюше этот вид заботы давал желанную пищу для воображения, означал, что она уже наполовину жена Д. У них еще ничего не было, но они уже как будто прожили вместе долгую счастливую жизнь, сразу перескочив к финалу («утке»). Так в тот день каждый из них играл в свою игру.

А что же долги, финансовая зависимость от Тортиллы? Как это согласуется с образом мужественного бизнесмена? Просидев день у одра, Ксюша все это оправдывает. Оказывается, он занимается сексом с Е.Р.-Р. из милости.

«У властных женщин, — записывает Ксюша, — фрустрирована потребность в зависимости. Тортилла — властная начальница, и ей хочется с кем-то побыть ниже. Так объясняет это Д. Ей также нравится, что Д. берет у нее деньги, таким образом она чувствует себя нужной. Там сложные чувства и отношения, замешанные не на любви».

Об аварии Дибок рассказывает ей, что у него лопнуло колесо и что, кажется, это не случайно, а кто-то хотел, чтобы с ним это случилось.

(Дибок вообще очень любил рассказывать подобные истории, сам верил в них. Помню картинку более поздних времен: сутулый, лысый, с аккуратными противными ушками, похожими на пельмени (сросшиеся мочки), он сидит за столом, слегка поводит мощной шеей, как будто озирается, и, поигрывая на столе пальцами, сложенными в замок, рассказывает о том, как все желают ему зла, хотят извести, не понимают. Он рассказывал так жалостно, и это так контрастировало с его гипертрофированно мужественной внешностью: казалось, подозрительные тени сгущаются по углам, судьба заносит над ним свой нож, и что-то странно невинное, слабое проскальзывало в нем, и неприятное, и одновременно обезоруживающее. Но я отвлекся.) Спустя неделю Ксюша записывает в дневник знаменательные слова:

«Три дня не хотел меня видеть. Потом согласился, но был смурной. Я разгадала почему. Господи, все так просто. Он не хотел меня беспокоить. Стоило труда его „расколоть“. Дело в этих деньгах, он помог М-ову в журналистском расследовании, дал денег на то, чтобы проникнуть на К** комбинат, теперь ему нужно срочно отдать триста тысяч баксов. Иначе… Что делать?!?!»

9

Жена зовет смотреть, как расставили мебель в новых апартаментах.

Сейчас у нас только четыре гостя, не сезон. Мы можем принимать восемь, а хотим двенадцать. Для этого расширили Верхний дом, сделали еще два номера в стиле рустик, набили их предметами с местных рынков дорогого старья.

— Смотри, как хорошо твое зеркало сюда вписалось, — говорит жена.

Выражаясь языком нашего копирайтера, «мозаика, золоченая рама и шерстяные подушки ручной работы соседствуют с грубыми необработанными балками, которые дышат мощью», «синее небо, зеленые оливы и Субазио в окне — один из лучших видов поместья».

Не хватает соответствующего описания хозяев (смотрю в зеркало). «Костлявый загорелый старикан с застывшими водянисто-голубыми глазами». «Мягкая, успокоившаяся, с усталыми веками и пухлыми руками, золотой крест на шее соседствует с крашеными белокурыми прядями».

Филя, как всегда, вертится рядом. Вот сейчас он залез в сундук и машет мне оттуда веткой. Потом закрывается крышкой, блестит из щелки глазами и снова выскакивает, как чертик из коробки. И снова прячется.

— Папа, а мы пойдем гулять к водопаду?

— Сходите, сходите, — говорит жена. — А потом спускайтесь, и пообедаем. Филя, давай сюда телефон, оставшееся время используешь вечером.

Идем с Филькой к водопаду.

— А вот я а вот я а вот я, — трещит Филя, — мечтаю быть этим вот, как его называют, пицца-йоло, чтобы мне тоже махали рукой все эти, как их называют, и кричали: «Банжорна пиццайоло!» Я уже знаю, что для пиццы нужно пятьсот градусов!

— Отличный план, — искренне одобряю я. — Буду заказывать пиццу только у тебя. «Маргариту» мне, пожалуйста, на тонком тесте.

— Четыре минутки, и все готово! — Филя мчится к обочине, роется в палой листве, на дорогу летит пыль. — Прего сервитеви!

На большом бледно-серебристом листе маленькие красные круглые листья, желтые чахлые первоцветы и зеленые клочки молодой травы, которая только-только начала пробиваться.

— Вау, — я поражен. — Филька, твоя изобретательность делает тебе честь.

Делаю вид, что поедаю пиццу.

— Я ее поставил ровно на пятьсот градусов. А что такое пятьсот?

— Пятьсот — это когда пять раз по сто.

— Это как отсюда до водопада?

— Нет. Расстояние не меряют в градусах.

Филька не понимает.

— Горячо, — говорю. — Пятьсот — это очень горячо.

— Как в аду на сковородке?