Но я люблю сейчас, а в прошлом не хочу, а в будущем - не знаю (СИ)

- Они хотели серьезно заниматься музыкой, а им не разрешали это делать родители, которые хотели дать им высшее образование! Вот такие «беглецы» были в то время. Вот такое расслоение общества! И все равно мы были одним народом – советским народом, который победил в войне, восстановил разрушенное народное хозяйство и пытался обогнать самую сильную экономику мира. Тот народ не делился по национальностям. Нет, конечно, существовала такая графа, как «национальность», но поверь, никто не делил тогда людей на «наших» и «не наших». Мы все были одним народом! Все граждане были одинаковы. И не только в национальном отношении. Мы и в доходах были почти одинаковы. Ты можешь поверить, что высококвалифицированный научный сотрудник, врач, юрист получал почти столько же, сколько хороший рабочий?! Если и была разница то в десять, двадцать, наконец, тридцать рублей! Кстати, доллар тогда стоил шестьдесят копеек. Вот и считай! Но я, наверное, много уделяю твоего внимания той стране! Видимо, и я отношусь к той категории людей, которые с грустью вспоминают прошлое. Итак, я родился, учился в школе, по окончании которой поступил в военное училище. Почему именно в военное? Хм… Может, мне форма шла, может, романтика защитника отечества меня привлекала, но скорее, все-таки деньги и в том мире были важны. Военные получали намного больше гражданских специалистов. Либо я уже тогда был меркантильным. А жалование офицера являлось достойным. Я помню, что в первый офицерский отпуск мы поехали на Кавказ и там, на курорте за один вечер могли обойти три ресторана, а закончить тяжелый день в кабаре, где оставить только гардеробщику «на чай» пять рублей. Кроме того, как мне казалось, что военная служба ни в какое сравнение не шла с работой на «гражданке». Это было благородно и даже несколько возвышенно. Говорить о призвании, конечно, не правильно. Не было никакого призвания. Я не из семьи военнослужащих. Впрочем, таких, как я хватало. Почти все мои друзья по училищу пришли в армию моим путем. Из сугубо мирных семей медиков, учителей, инженеров. Вот там, в училище, я и познал настоящую дружбу. Все, что было до того, не являлось настоящей дружбой! Дружба становиться дружбой только в тяжелых условиях жизни, когда есть элемент выбора между собой и человеком, который считается другом, когда возникает необходимость рискнуть чем-то своим ради другого человека. Когда чувство симпатии к человеку толкает тебя сделать то, что ему нужно и не ждать от него ни слов благодарности, ни ответных действий.

Разве можно проверить это чувство в обычной обстановке, при отсутствии экстремальных обстоятельств? Нет! Я в этом уверен. Когда все хорошо, то и нет надобности в самопожертвовании, о нем не стоит вопрос. И проверить готовность к самоотдаче не представляется возможным.

В училище мы видели друг друга двадцать четыре часа в сутки. Все были у каждого на ладони. Все и каждый видел человека в любых ситуациях на протяжении нескольких лет. А экстремальности в жизни хватало! Зимой холод, летом нестерпимая жара, постоянное чувство голода, тяжелые условия несения службы. Ночные дежурства, когда в сутки можно закрыть глаза в лучшем случае на четыре часа, а в худшем и минуты не поспать. Вашим военным не понять меня…

Вот с того времени мы несли чувство дружбы, как самое дорогое в жизни на протяжении последующих долгих лет, пока сама жизнь не разлучила нас навсегда. Мы дружили втроем. Почти, как у Ремарка «три товарища» или «на западном фронте без перемен». Именно тогда я начал читать взахлеб Ремарка. Он был близок нам по духу. Мы понимали все, о чем он писал. Нам близки были все ситуации, описанные им в его книгах. В них дружба была настоящей, поступки сильными, люди честными. Мы тайно от всех стремились быть похожими на них. Заступиться за слабого, вмешаться в драку и отхватить самому, но не оставить друга в беде, поделиться последним куском хлеба, оставить покурить, накрыть друга свей шинелью, - все это было в порядке вещей.