Но кому уподоблю род сей?

Как же назвать то, что самое светлое учение оказалось превращенным, если не в самый низменный, то уж, во всяком случае, в самый опасный вид идолопоклонства? Не перегнули ли мы палку? В чем же заключается столь высокая опасность такого рода идолопоклонства? — Да в том, что оно более чем искусно замаскировано. И в качестве наилучшего ответа на поставленный нами вопрос можно привести выдержку из Игнатия Антиохийского, в которой, как понимает читатель, под ересью мы понимаем нечто отличное от того, что вкладывают в это слово ортодоксы, под ересью мы понимаем то, что воистину оставлено расти до жатвы — саму ортодоксию. На самом-то деле она никакая не ортодоксия вовсе, а красивое имя может присвоить кто угодно. Итак, Игнатий Богоносец писал: «Прошу вас, не я, но любовь Иисуса Христа, — питайтесь одною христианскою пищею, а от чуждого растения, какова ересь, отвращайтесь. К яду своего учения еретики примешивают Иисуса Христа, чем и приобретают к себе доверие; но они подают смертоносную отраву в подслащенном вине. Не знающий охотно принимает ее, и вместе с пагубным удовольствием принимает смерть... Итак, убегайте злых произрастаний, приносящих смертоносный плод: кто вкусит от него, тот немедленно умирает.» (Трал 7,11).

Предупреждая известного рода критику, мы должны сказать, что, действительно, Иисус Христос упразднил «закон заповедей учением» (Еф 2:15), однако не странно ли, что те, кто заменил истину ложью, воспользовались этим, дабы одними из первых изъять из обращения первые две заповеди Моисеевы:

«¹ Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства: да не будет у тебя других богов пред лицем Моим.

² Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им.» (Исх 20:2-5).

Первая заповедь была обойдена просто грубым подлогом — в теологический обиход был введен неизвестно откуда появившийся чуждый Библии «Бог-Сын», а Сын Божий был приравнен к нему, и, дабы исключить подозрение новоявленного «бога-сына» в подрыве первой Моисеевой заповеди, было провозглашено, что Бог-Отец и «бог-сын» единосущны (вновь небиблейский термин). Вышел этот казус на кратко описанном нами первом Вселенском соборе в Никее, где всемирно известный святой и чудотворец, желая быть законоучителем, но не разумея ни того, что говорил, ни того, что утверждал (ср. 1 Тим 1:7), видимо, слишком оригинально понимая заповеди Иисуса Христа (ср. Флп 3:16), кулаками доказывал свою правоту в споре с Арием, пытавшимся утвердить подчиненное положение Сына по сравнению с Отцом. Вторым после кулака аргументом в защиту «единосущности» Отца и Сына была Иисусова формула: «Я и Отец — одно.» Теперь-то мы знаем ее истинный смысл.

Что же касается второй Моисеевой заповеди, то она без излишних церемоний и шума было просто предана забвению — в области искусства слишком глубоки были традиции языческой Греции (а христианство оказалось именно в греческой среде). Так что не приходится удивляться, если в иной церкви видишь икону с изображением седого старика со строгим взглядом, над или под которым для полной определенности самоосуждения написано: «Богъ Отецъ». Ко всему этому иконописцев, при всем величии некоторых их имен, очевидно, нисколько не смущал тот факт, что Бога «никто из человеков не видел и видеть не может.» (1 Тим 6:16; Ин 1:18; 1 Ин 4:12).

Кому было дело, что в действительности Христос не может быть нигде, кроме как внутри человека? Сын Божий стал сперва богом-сыном, а затем идолом. Может показаться, что тип идолопоклон­ства только слегка видоизменился, не меняя своего качественного содержания — жены вновь, как было уже много раз ранее, наделали для себя мужских изображений, призванных быть заместителями посредника в общении с Богом. Ведь и к новым реликвиям можно отнести слова пророка: «Они — как обточенный столп, и не говорят; их носят, потому что ходить не могут. Не бойтесь их, ибо они не могут причинить зла, но и добра делать не в силах... Все до одного они бессмысленны и глупы; пустое учение — это дерево.» (Иер 10:5,8). Это об обращении к ним говорит премудрость: «о здоровье взывает к немощному, и о жизни просит мертвое, о помощи умоляет совершенно неспособное, о путешествии — не могущее ступить, о прибытке, о ремесле и об успехе рук — совсем не могущее делать руками, и о силе просит самое бессильное.» (Прем 13:18,19).

Однако, приглядевшись пристальней, мы увидим совершенно новые, не встречавшиеся в иудаизме черты: в обычай стало входить поклонение не только и не столько бессмысленному дереву, хотя и без него нельзя было обойтись, но и людям, которые часто из корыстных или политических, как император Константин, соображений причислялись к святым; в обычай стало входить поклонение образам людей, изображенным на дереве, поклонение их останкам-мощам.