Но кто мы и откуда. Ненаписанный роман

Павел Константинович Финн Но кто мы и откуда

* * *

Глава 1

Спаяны свежо и тесно

Жизни выжитой слои:
Как прелестно, как прелестно
Жить. На свете. В дни свои.

Георгий Оболдуев

Самый первый “дневник”, в самодельной тетради с твердой зеленой обложкой, завел лет в четырнадцать. Тот, пропавший, где я якобы написал на первой странице: “Не перестаю удивляться гению Толстого”.

На самом деле я это придумал гораздо позже, уже во ВГИКе, – для смеха.

То, что я писал уже много лет, сначала в тетрадях и записных книжках – рукой, потом на машинке, потом на компьютере, – это никак не дневник, скорее – книга отзывов на всё-про-всё, в некотором смысле даже книга жалоб и предложений.

Как только есть возможность – сбегаю, эмигрирую. Туда. И мои записи за все годы – по сути, свидетельство о втором и предпочтительном гражданстве, тайно самим себе выданном и заверенном временем.

Но так и не успел ни с кем ни объясниться, ни себя объяснить – даже с самим собой, даже самому себе. И вдруг подумал! А ведь никто меня не знает по-настоящему. Хорошо это или плохо?

Ни по делам моим, ни по словам
не следует судить, каков я был.
Как часто обстоятельства мешали
по-своему и поступать, и жить.
Как часто обстоятельства велели
молчать, когда хотелось говорить.
И лишь в поступках самых незаметных,
в писаньях самых тайных, сокровенных
найти возможно ключ к душе моей.
Но, может быть, усилий и труда
Такая цель ничтожная не стоит…

Константинос Кавафис

Когда-то в детстве по ночам я придумывал себе восхитительную судьбу.

Я радовался под одеялом своим изобретениям собственной будущей – и при этом как бы настоящей – жизни, ставившим меня в такое восхитительное – высшее, блистающее, вызывающее мой собственный восторг – положение. Я дрожал от счастья, смеялся и захлебывался. И верил! И много лет я так играл в себя – другого. Только менялась – на порядки – степень наивности и изобретательности. Жизнь вокруг менялась с возрастом, а игра оставалась. Кем я только не перебывал за это время: и великим актером, и великим летчиком, и великим философом, и, наверное уж, великим писателем…

Как и многие, я всегда подозревал, что я это не я. Но в каждом возрасте по-разному. В детстве я очень хотел быть не я, хотел быть не собой, а кем-то великим. В юности меня стал занимать вопрос: почему я это я? И в то же время упорно старался доказать всем и себе, что я это я. А когда я становился старше и грешил, то после каждого греха подозрения, что я это не я, всё усиливались и усиливались. Но все равно я возвращался к себе. Ну вот, а теперь остается только притвориться не собой, чтобы смерть не узнала и прошла мимо.

“Сюжет – это использование всего знания о предмете”.

Виктор Шкловский

Я однажды подавал шубу кумиру моих юных лет Шкловскому. Это было, когда умерла Нина Яковлевна Габрилович, Зиночка из нашего с Авербахом фильма “Объяснение в любви”. И он в похоронный день пришел к Старику, он же Филиппок. И я принес ему шубу из прихожей в кабинет, где они стояли с Габриловичем. Шкловский никак не мог попасть в рукава, потому что одновременно продолжал выражать соболезнование, и тайно злился на то невидимое за спиной, что так неловко сзади напяливало на него шубу. А это был я, и я волновался. И враждебную эту жесткую и тяжелую шубу я запомнил больше, чем Шкловского.

Я и Олешу видел не один раз.

Узнавая в изданной в 2006-м “Книге прощания” растворенные там “Ни дня без строчки”, вспоминаю, как я ему обязан. Может быть, идея этих моих записей – от него?

“Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная”.

Александр Пушкин

“Ни дня без строчки”? Даже если эта строчка – не твоя?

Насколько все-таки я завишу от чужих умов, мои догадки – от их открытий?

Я люблю чужую мысль, я завидую ей.

Часто я использую ее как насильник. Каждая цитата здесь не только часть моего “интеллектуального или духовного опыта”, она еще и – в некотором смысле – мое собственное высказывание, мое признание, моя откровенность.

Иногда наступает такая степень близости между мной и источником, когда мне кажется, что его мысли – мои мысли, и я не испытываю никакой неловкости, пользуясь ими, как своими.

“Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись в воздух, она его не отпускает”.

Осип Мандельштам