Но в снах своих ты размышлял...

Создательница романа (показательно, что в литературном языке отсутствует слово женского рода, соответствующее слову «романист») сознательно обращается в своем творчестве к будущему женщины («Die Blindgängerin»[3], 1974; «Die andere Hälfte der Welt oder Früstücksgespräche mit Paula»[4], 1980), а также к документалистике о женщинах — например, уголовных заключенных («Ein Plädoyer für uns»[5], 1975).

Однако все это совсем не рыночный товар на тему эмансипации и тем более не подтверждает то, что и исторически угнетенные имеют меньше шансов быть обвиняемыми. Гораздо в большей степени это является той самой «другой перспективой», которая сможет реализоваться, как только «патриотизм» трансформируется в образы дочери и матери, и они в свою очередь превратят лозунг о патриотизме (лозунг маскирующий, а не конкретизирующий) в антоним нежности, любви из чувства долга.

Кто придумал ее себе
Эту неласковую страну, мою родину.

Мы бы только выиграли, если бы, думая о родине, опирались на чувства как они есть и открыто говорили о них.

Не надо бояться «матриотизма».

Любвеобильные разговоры, по сути перечеркивающие «патриотизм», навязываются официальной стороной.

Остается лишь нежная любовь некоторых неласковых дочерей и сыновей, которые не приемлют подобных единодушных ласк.

Моя ласковая мать никогда не была ко мне ласковой
Кто придумал такое: убийство матери
Ведь это песнь сдерживаемого крика

Душа отделяется от тела
Кто придумал подобное: отцеубийство
Ведь это песнь сдерживаемого крика

Как нежно дочь могла бы любить свою мать
Но кто придумал любовь
Ведь это песнь сдерживаемого крика

Ее руки успокаивают меня
Но кто выдумал покой
Ведь это песнь сдерживаемого крика

Моя ласковая мать никогда не была ко мне ласковой
Кто это решил, что
Моя мать — вот эта неласковая страна! — Кричу я

Мой крик пугает ее до смерти
Кто же придумал боль мою…

© Fischer Taschenbucb Verlag GmbH, Frankfurt am Main, 1981