«No Woman No Cry»: Моя жизнь с Бобом Марли

Первые дни после того, как Боб уехал в Делавэр, я была опустошена и совершенно потеряна. «Что это было? — спрашивала я себя беспрестанно. — Два дня назад мы поженились, были без ума от любви, и теперь его нет рядом?» Мысленно — а иногда и вслух — я пела все любовные песни, которые знала, но они непременно превращались в песни об одиночестве и о том, как я тоскую по Бобу. Но в то же время мне приходилось напоминать себе, что, во-первых, я теперь замужняя женщина, и во-вторых, мой муж уехал искать работу, а у меня есть ребенок, о котором надо заботиться. Все это возвращало меня в отправную точку, где я находилась до замужества: надо было определиться, идти ли мне работать медсестрой или продолжать петь. Ночи напролет я лежала с открытыми глазами, пытаясь принять решение. Найти уже работу? Или все-таки остаться с Питером и Банни и другими на «Studio One»? Дрим — он же Вижен, как его теперь называли, — всегда был рядом и готов продолжать, «The Soulettes» все еще пользовались популярностью, и мы решили, что сможем продержаться. Если я, конечно, решусь. Мы сохраняли связи со студией, и Коксон продолжал приглашать нас петь на бэк-вокале для разных групп — мне вспоминаются Делрой Уилсон, «Lord Creator», Тони Грегори и кое-какие еще.

Боб, похоже, не хотел, чтобы я продолжала ходить в студию. «Сиди дома и заботься о ребенке», — писал он. Всегда одно и то же, «оставайся дома» — он никогда не говорил «поищи работу», хотя и знал, что мне нужно откуда-то брать деньги. Мы писали друг другу практически каждый день. Письма получались и отправлялись, и если почтальон проходил мимо нашей калитки, не останавливаясь, то у меня опускалось сердце — потому что я ждала нового письма каждый день, не важно, получила ли я предыдущее вчера или позавчера. Но несмотря на постоянные советы оставаться дома и заботиться о Шэрон, мы с Дримом ходили в студию по первому приглашению — записывать бэк-вокал для Питера и Банни, или еще кого-нибудь, с кем Коксон в тот момент работал.

Тем не менее, хоть я и была занята, а письма Боба поддерживали мой боевой дух, иногда я чувствовала себя одинокой и потерянной после записи в студии и уже не чаяла увидеть своего мужа. Тоскуя по нему — по его голосу, его музыке, по его всему-всему, — я шла домой и спрашивала себя, когда же мне можно будет поехать в Америку. Я не думала о том, что Боб вернется домой, нет, я думала о том, как я поеду к нему. Эта разлука была для меня серьезным испытанием. Я была сильной молодой женщиной, да, но и меня расстраивало, если иногда кто-нибудь говорил мне: «Я слышал, что ты вышла за Робби, а где он?» Одна из его прежних подружек, некая Черри, даже подошла ко мне, чтобы сообщить: «Это был мой парень!» Мне пришлось все это вытерпеть, а его даже не было рядом, чтобы защитить меня. К счастью, Банни сказал этой Черри, чтобы она отвязалась, иначе Боб прибьет ее, когда вернется.

Боб не сразу рассказал своей матери о женитьбе. Седелла Букер знала обо мне, во всяком случае, она знала, что есть такая Рита, которая писала ей письма. Она знала, что мы с ее сыном встречались, что я была его девушкой, но ничего не знала про свадьбу. Когда он ей наконец признался, она попросила меня описать. Он сказал:

— Ох, мама, если бы ты ее увидела, она бы тебе понравилась. Она ходит, как будто катится клубочком.

Миссис Букер спросила:

— Это ты про что?

Он ответил:

— Когда она идет, сзади выглядит так, будто она катится.

Когда я услышала эту историю, я не могла понять, что он имел в виду. Пока не догадалась, что, наверное, дело в моих немного кривоватых ногах! Некоторые люди находят это сексуальным.

Поженились мы или нет, но его мать послала свою сестру посмотреть на наш дом — видимо, чтобы понять, где я живу и симпатичная ли я. Или наоборот, чтобы убедиться, что я уродина, — я так и не узнала, чего они хотели. Ее сестра заметила, что стены моей комнаты обклеены фотографиями из журналов — как все подростки, я вешала на стены постеры. И она написала миссис Букер, будто я такая бедная, что живу в доме со стенами из картона! К тому же у меня был ребенок. Так что в Америке все были разочарованы. Но изменить ничего было нельзя, мы уже свой выбор сделали.

Прошло не очень много времени — всего восемь месяцев, — прежде чем Боб решил уехать из Делавэра. Его мать сказала, что он волновался за меня; она была удивлена, что меня он любил больше, чем Соединенные Штаты. Она не могла понять, почему, хотя и была со мной незнакома. Она считала, что Америка была мечтой Боба, и его семья сделала все, чтобы принудить его остаться, — родные даже приводили ему хорошеньких девушек уже после того как узнали, что он женат.

Но у Боба были свои причины уехать из Америки. Бедняжка. Сначала он работал на заводе «Крайслер», потом в отеле «Дюпон» в Уилмингтоне. Когда он наконец плюнул и сдался, то написал мне: «Я еду домой. Меня тошнит от этого места. Сегодня я пылесосил ковер, мешок пылесоса лопнул, и все это дерьмо полетело мне в лицо».

Бедняга!