Нобель. Литература

В «Пане», кстати говоря, Эдварда тоже присылает ему в конверте два зеленых пера, которые он ей когда-то подарил и которые, оказывается, она все время хранила. Сейчас, когда это читаешь, то, конечно, ну… Мать моя…

Это надо читать в 15 лет, как бабушка моя тогда читала. Я вам больше скажу, у меня есть любимый писатель — Константин Сергиенко. Один из самых любимых моих писателей. Он автор множества исторических повестей детских. «Кеес Адмирал Тюльпанов» вообще любимая детская книга моего поколения, такой детский Уленшпигель. Я захотел с ним как-то познакомиться и познакомился. Константин Сергиенко оказался страстным фанатом Гамсуна. Больше того, у него есть такая книга «Дни поздней осени» — это книга о романтической влюбленности девочки-школьницы в человека много старше себя. И она там все время читает «Викторию» и черпает из нее вдохновение. Как ни странно, сам Сергиенко именно в такую романтическую девочку влюбился, на ней женился и был всегда счастлив. И Гамсун как бы осенял собой их союз. «Дни поздней осени» — самая искренняя и самая слабая его книга, но если бы вы знали количество ее фанатов среди современных школьниц. Никто не читал «Кеес Адмирал Тюльпанов», которую я цитирую наизусть огромными кусками, а они все обожают «Дни поздней осени» — сентиментальную повесть о любви сложной школьницы к сложному мужчине.

Вообще, все эти персонажи Гамсуна в огромной степени мучаются с жиру и исключительно из-за того, что сексуальная культура того времени не позволяет им наконец заняться тем, чем они давно хотят. Если бы они этим занялись, 90 % проблем были бы сняты. Не было бы у нас этих романов. Просто Эдварда же, например, женщина, которая страстно ищет, как бы ей наконец лишиться родительского плена, девственности и всех этих мучающих ее комплексов. Ей очень нравится лейтенант Глан, ей очень нужен лейтенант Глан, но он недостаточно блестящая партия. То есть все ее проблемы довольно элементарны. Он же спрашивает одну из девушек сначала так деликатно: «А есть у тебя жених, Генриета? Он тебя уже обнимал?». А она отвечает: «Два раза». После этого он понимает, что моральный барьер вовсе иллюзорен. Там ужас весь в том, что это все довольно напряженные метания довольно пустых людей. XX век эту литературу обесценил начисто. Некоторые более поздние сочинения Гамсуна, например, «Странник играет под сурдинку», еще можно читать. И самое масштабное его произведение, которое, собственно, и доставило ему Нобеля — такая многология «Плоды земли»[9], — можно, в принципе, читать, наверное. Но настораживает его почвенничество, его неприязнь к модерну, в том числе к новому искусству, его высокомерие, его недоверие к женщине, недоверие к будущему. Там, где есть культ прошлого, культ земли, культ простых занятий, гармонии с природой, вообще культ природности, — там ждите фашизм обязательно.

Поэтому судьба Гамсуна очень наглядна. Мужественность, несколько гипертрофированная, недоверие к женственности, лживой, фальшивой и изменчивой; крайнее самоуважение, огромное уважение к собственным сочинениям, собственному творческому подвигу, тошнотворная серьезность; Гамсуна нельзя себе представить улыбающимся — все это привело к тому, что, когда в Норвегию пришел фашизм, он действительно ручкался с Гитлером.

Когда я смотрю на российских почвенников, которые один в один повторяют тогдашние заблуждения Гамсуна, я понимаю, что дай им волю — они бы фашизму целовали пятки, просто присягали бы его знаменам. И никто из них этого особо не стесняется. У поздних Белова и Распутина случались такие признания, что от них до фашизма — один шаг. Это все при абсолютно махровом антисемитизме. То есть, собственно, на наших же глазах происходило становление фашизма нового образца. Что же мы удивляемся?

Гамсун продемонстрировал своим творчеством один из самых печальных соблазнов. А печален этот соблазн особенно потому, что дарование у него было, и дарование не пустяшное. Но надо, плюс к дарованию, иметь еще и мозги.

А вот Гамсун-публицист, Гамсун-мыслитель — это, что называется, просто зрелище полной нищеты. Его памфлет об Америке, о судьбе американской свободы, о пошлости американской демократии; о том, что в Америке вместо аристократии, которую они сбросили, установилась аристократия доллара, гораздо более мерзкая; о том, что всякая свобода — это продажность… это такая нищета духа, такая жалкость мысли. Америка всегда ненавистна фашизму, любому, — потому что опирается на инициативу и ответственность отдельного человека, спрашивает с него, а не с великих идей или общностей… И то, что Гамсун еще в 1910-е годы проникся к Штатам таким беспричинным, априорным омерзением, это лишний раз доказывает, что он шел по опасной дорожке с самого начала. Я не говорю, что Штаты святые. Нет. Но именно те упреки, которые он предъявляет им, что они уничтожили подлинной аристократизм и заменили его деньгами, что все продаются и покупаются, что там нет земли, а только коммерция, — это такая пошлятина.