Нобелевская премия

Направляясь с несколькими коллегами в примыкающий к залу кабинет, чтобы позвонить оттуда, Тунель отвёл Ганса-Улофа в сторонку и, держа его за локоть, вполголоса сказал:

– Всё это меня крайне тревожит. Я очень надеюсь, что сегодняшний результат мы получили всё-таки не в итоге подкупа.

Ганс-Улоф сглотнул.

– В моём случае уж точно нет, – ответил он с тошнотворным сознанием лжи.

Тунель проницательно посмотрел на него, хлопнул его по плечу и воскликнул с несколько вымученной улыбкой:

– Я знаю, Ганс-Улоф. Я это знаю.

И с этими словами удалился.

Минуты непосредственно после голосования, когда жаркие дебаты уже позади и решение принято, окончательно и бесповоротно, обычно бывают окрашены весёлым, а то и озорным настроением. В последние годы зал собрания оборудовали громкоговорящим устройством, по которому можно было слышать телефонный разговор с лауреатом. И сопереживать тот счастливый момент, когда заслуженный учёный узнаёт, что отмечен самой высокой наградой, какая только бывает в научной жизни. В этом было что-то глубоко волнующее. «Лучше, чем Рождество», – сказал кто-то.

Но сегодня было иначе. Или ему только так казалось? Он посмотрел вокруг и увидел злобные, недовольные лица, мрачные взгляды, плотно сжатые губы, безразличие к происходящему. Некоторые поглядывали на часы, как будто на сегодня у них были намечены более важные дела.

Долго шли гудки, потом трубку с грохотом сняли. Молодой мужской голос ответил на швейцарском немецком, в котором Ганс-Улоф почти не находил сходства с тем немецким, что он учил в школе:

– Лаборатория «Рютлифарм», отделение С, меня зовут Бернд Хагеманн, чем я могу быть вам полезен?

Голос председателя комитета. Его английский не уступал языку диктора Би-би-си.

– Добрый день, меня зовут Ингмар Тунель. Я хотел бы поговорить с госпожой Эрнандес Круз.

– Минутку, я соединяю, – ответил мужчина, тоже перейдя на английский, но опять же в швейцарском варианте. Прозвучали несколько синтетических тактов фортепьянного концерта, и снова послышался его голос: – Мне очень жаль, но у госпожи профессора сейчас совещание. Ей что-нибудь передать или вы перезвоните?

Это всё же вызвало в зале оживление и смех. Самообладание Тунеля было непоколебимо.

– Я думаю, – сказал он с царственным спокойствием, – всё-таки будет уместно, если вы соедините меня с ней.

– Но это очень важное совещание, – настаивал молодой человек.

– Охотно верю, – произнёс Тунель. Те, кто его хорошо знал, могли расслышать в его интонациях, насколько эта ситуация его развлекает. – Но это тоже очень важный звонок.

– Хм-м, – колебался швейцарец. – И что я ей должен сказать?

– Скажите ей, что это Стокгольм.

– Стокгольм. – Было слышно, как шуршат бумаги. Видимо, мужчина лихорадочно просматривал какие-то списки. – И, эм-м, кто именно из Стокгольма?

– Нобелевский комитет, – с наслаждением произнёс Тунель.

Молодой человек поперхнулся, стал хватать ртом воздух, потом снова включился фортепьянный концерт и играл довольно долго, прежде чем оборваться.

– Эрнандес Круз. – Низкий женский голос, излучавший спокойствие, в которое трудно было поверить. Ганс-Улоф, только сейчас осознав, в каком напряжении он был всё это время, почувствовал, как плечи его разом обмякли от одного только звучания этого голоса. Лица вокруг него разгладились, сжатые рты расслабились в улыбке.

– Добрый день, госпожа профессор Эрнандес Круз, – прозвучал голос председателя. – Меня зовут Ингмар Тунель. Я председатель Нобелевского комитета в Каролинском институте и имею удовольствие сообщить, что вам присуждена в этом году Нобелевская премия по медицине. Вам нераздельно, – добавил он.

Одно бесконечное мгновение стояла тишина. Потом женщина произнесла лишь:

– О! – Это было необычайно скромное восклицание, которое, однако, выражало целую палитру чувств: радость, ошеломление, удовлетворение, весёлость, даже что-то вроде печали. – Как хорошо, – продолжила она через некоторое время. – Я должна сказать, эта неожиданность застала меня врасплох.

Ганс-Улоф пришёл в замешательство. Это прозвучало неподдельно, хотя ведь кому-то уже изначально было ясно, что она победит. Неужели ей ничего не сказали? Походило на то. Но почему? Неужто и она была лишь пешкой в игре, которую вели другие? Более могущественные. Более бессовестные.

Он встал. Больше он не мог выдержать ни минуты. Под удивлёнными взглядами он направился к двери, нажал на ручку и вышел вон из этого помещения, не вынеся его духоты, и остановился на галерее, где было тихо и прохладно. Стоя у перил, он слушал сдержанный гул внизу, где репортёры с камерами терпеливо выжидали своего часа, смотрел в пустоту и тоже ждал, когда его отпустит гнетущее чувство.

Внизу фойе пересекал мужчина с растрёпанными светлыми волосами в толстых роговых очках. Для спешки не было никаких причин, пресс-конференция начнется не раньше, чем через час. Да и мужчина не то чтобы куда-то торопился, а бежал просто по привычке. На полдороге он, кажется, почувствовал, что за ним наблюдают, поднял голову и посмотрел на Ганса-Улофа таким проницательным взглядом, что тот отступил от балюстрады.