Нобелевский лауреат по математике [СИ]

— Магазин не работает по чрезвычайной причине, которую назвать не могу. Я здесь всего лишь арендатор. И, теперь, в силу обстоятельств, буду, скорее всего, вынужден съезжать. Свои картины и остальное имущество я перенес на хранение к Зиновию, местному сторожу. Он живет во дворе, с тыльной стороны магазина. Пока буду квартировать у него. Вы неплохо разбираетесь в живописи и человеческой психологии. Из уважения к вашим познаньям, и, если вы считаете эту картину символичной, я приведу ее в порядок, придам надлежащую форму и сделаю багетную раму. Цена будет умеренная. Напишите, на всякий случай, ваш телефон на обороте холста. И через неделю можете забирать.

Герман написал телефон, поблагодарил и заторопился к выходу. В дверях он столкнулся с седоволосым, пожилым человеком, который умудрялся нести в двух руках ведро с водой и швабру с тряпкой. А, подмышкой, зажимал веник. Лицо у пришельца было настолько невыразительным и смазанным, а внешность обычной и неприметной, что, казалось, он навсегда был обречен судьбой на роль статиста из массовки. Герман посторонился и сделал шаг назад.

— Проходи, Зиновий, — пригласил его художник, И, обращаясь к замешкавшемуся у двери Герману, неожиданно спросил:

— А, вы сами никогда не играли в карты? Мне кажется, у вас неплохо бы получалась игра в покер. Ни одного блефа вы бы не оставили безнаказанным. Вы же читаете по лицам.

— На золотые монеты не приходилось, а мелкая игра не в счет, — усмехнулся Герман и вышел на улицу.

По прошествии двух недель, не получив известия от художника, Герман решил наведаться на Софиевский. Дверь магазина была наглухо заперта, а опущенные пыльные жалюзи навевали смертную тоску. Безрезультатно подергав ручку двери, он обошел дом со стороны и оказался в узком и мрачном, как колодец, дворе. С тыльной стороны дома была только одна входная дверь, ведущая в полуподвальный этаж и ошибиться было невозможно. Герман спустился по ступенькам и. не обнаружив звонка, постучался в, обитую дерматином, дверь. Обшивка была мягкой и гасила звук. Он долго топтался на месте, ожидая ответной реакции. Наконец-то, за дверью послышались шаркающие шаги и щелкнула задвижка. Дверь приоткрылась и на пороге, как-то боком, показался сгорбленный, сдавленный неотвратимой тяжестью лет, невыразительный, безликий, больной человек. С немым вопросом он уставился на незваного гостя.

— Извините за беспокойство, — обратился к нему Герман, — мне нужен Орест. Я оставлял ему картину. Он должен сделать раму. Орест сказал, что если его не будет, то вы отдадите. Вы Зиновий? Картина называется «Неравный брак».

Зиновий посмотрел на Германа бездумными, рыбьими глазами, прокашлялся, несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот, и, наконец, выдавил:

— Нету больше Ореста. Застрелили бедолагу неделю назад. Похоронили рядом с Казимиром. Земля пухом. А, картину забирай. Он все сделал, как и обещал.

Сторож открыл шире дверь и, кивком головы, пригласил гостя войти.

Жилище Зиновия представляло собой вытянутое «трамвайчиком» узкое помещение, перегороженное посредине арочной перегородкой. Первая часть служила прихожей, кухней и кладовкой одновременно. Здесь, у стены и стояли ровными рядами картины Ореста. Дальше, за перегородкой просматривалась солдатская, железная кровать, круглый стол и два допотопных венских стула. Обстановка была, более чем, спартанская. Так мог жить только очень неприхотливый человек. Но, не это поразило гостя. Герман сам не был сибаритом и не ожидал здесь роскоши. В глаза бросались идеальная чистота и порядок. Не было и намека на пыль, паутину или грязь. Вся нехитрая обстановка стояла симметрично, на боковой стене аккуратно висели несколько пар пиджаков, брюк и рубашек, а внизу блестела начищенная дорогая обувь.

«Своеобразный человек, — мысленно оценил хозяина Герман, осматриваясь по сторонам, — от такого можно ожидать чего угодно. Такие педанты, обычно, не знают преград и идут до конца».

Зиновий прошел в спальный отсек и вернулся с вставленной в золоченую раму копией «Неравного брака». Герман бережно перенял у него картину и внимательно осмотрел. Орест изнутри проклеил обтрепанные края, а с лицевой стороны загрунтовал и тонкими, почти невидимыми, мазками убрал трещины. Натянув холст на подрамник, мастер вставил его в раму и картина преобразилась. Герман обратил внимание, что художник, непроизвольно или умышленно, внес изменения в сюжет картины. Убирая сколы на лице невесты, он несколькими штрихами настолько изменил его овал, что она стала поразительно напоминать вдову Милорадовича. «Что это, случайность или тайный знак? Может, это ключ к разгадке обоих убийств, который художник передает ему с того света?» — подумал Герман.

— Будьте добры, скажите пожалуйста, — обратился он к хозяину, доставая бумажник, — какую плату назначил мастер?

— О деньгах разговора не было, — отмахнулся Зиновий.

Герман достал несколько купюр и положил на табурет.