Ночь

– А главное! – Он отставил свой напиток и похлопал ладонью по столу. – Главное! Вот смотри. Если температура повсюду застыла на той точке, в которой была в момент наступления Ночи, так это значит, что на юге будет значительно комфортнее. Не надо переться аж в Турцию. Даже в Бресте – помнишь такой город? – зимы были ну совсем не такие гадкие, как тут. В ноябре – пять тепла. Снега почти нет. Никто в квартирах насмерть не замерзает. Вывод: надо идти на юг! Бросать весь этот – нет, не комфортный, а просто пригодный для поганой собачьей жизни город, собираться вместе и валить! Но никто так не делает! Потому что страшно! Потому что за стеной невры! Козлоногие! Там же андрофаги с амазонками рубятся, черт их дери всех. Там же край земли, еще свалишься! Мы до сих пор ждем, когда нам обратно включат Google, который объяснит, «как выжить после конца света». Говорю тебе, мы заслужили то, что имеем. Я не удивлюсь, если где-то в этот самый момент небо голубое и солнце вовсю сияет. Потому что не бывает так, чтобы не оставалось никакого выхода для тех, кто идет вперед и у кого есть силы и характер бороться. Но мы – не такие. Мы обречены.

Почти сразу после этого он спросил, есть ли у меня Юкио Мисима, и я выдал ему сборник «Исповедь Маски». Серия «Азбука-классика», мягкая обложка, двести страниц. Я помню, что перед тем, как встать и попрощаться, он внимательно посмотрел на забытый мной на столе кусок бумаги со списком, подготовленным после разговора с Шахтером. Если бы Рейтан спросил, что это, я бы не стал скрывать. Рассказал бы про свой план выйти из Грушевки. Скорее всего, мы бы пошли втроем: я, он и Герда. Мы бы прошли через все приключения, которые ждали нас впереди, вместе. Мы бы шутили, когда нам было бы страшно, и подбадривали друг друга, когда становилось бы трудно. Главное: его трагедию можно было бы предотвратить.

Почему он не спросил? Потому что по-немецки уважал личное пространство. Рейтан – он и есть Рейтан.

Почему я не рассказал про свои планы сам? Потому что собирался покинуть Грушевку совсем не оттого, что искал тепла и комфорта.

Раздел третий

Гацак еще только-только простукал свою рейку в восьмой раз, когда входной звоночек брякнул. Я удивился: обычно страсть к литературе начинает обуревать моих клиентов только во второй половине черного дня. Первую половину они тратят на попытки заработать цинк, которым можно было бы оплатить страсть к изящной словесности. А тут кто-то будто ждал наступления утра прямо перед подъездом. Я открыл.

Сначала вошел аромат – старомодный и изысканный (сейчас таких духов уже не делают), тропический и немного душно-сладкий. И только за ароматом – женщина. Вошла, обстреляла взглядом гостиную с таким же профессионализмом, что и Шахтер, сделала неуловимое движение вглубь, в сторону спальни, но я с печально-извиняющимся лицом дернул плечом: мол, там я не принимаю.

Она считала этот знак очень точно и уселась на табурет. Выбеленные волосы. Одета богато, но немного более ярко, чем это принято в Грушевке. Отличительной особенностью одежды было и то, что все ее составляющие очень легко, буквально одним движением, снимались. Вот и сейчас. Усевшись, она провела пальцами от шеи до живота, и ее шубейка расстегнулась, из-под нее выглянул меховой воротник, под которым мелькнула оголенная ключица.

Все это происходило в молчании. Я ждал, когда она назовет себя, она ждала момента, чтобы назвать себя наиболее эффектно.

Отдельно нужно сказать про Герду. Собаченция наблюдала за гостьей с внимательным и чуть-чуть ироничным выражением на морде. Никакого презрения. Никакой агрессии. Значит, можно не напрягаться.

Моя визитерша была немолода. Моя визитерша была очень красива. Как описать ее красоту? Был в моей жизни эпизод, когда я должен был одну за другой проглатывать книги современной белорусской прозы, поскольку подрядился срочно собрать коллекцию для одного очень серьезного заказчика. В этих книжках я все время натыкался на эротические сцены. Литераторы, перебивая друг друга, нахваливали внешние данные женщин, на которых собирались залезть их герои. На второй дюжине сборников и романов описание женской красоты слилось в моей голове в гудящий улей. Прилагательные повторялись из текста в текст, губы, груди, икры склеились в один большой эролаш. Современная проза гудела ровно и нейтрально, как двигатель автобуса, который везет американских детей в школу. И вот, чтобы отдохнуть от титек и простыней, я открыл классическое произведение прошлого века – «Колосья под серпом твоим» Владимира Короткевича.

И на первой же странице впился глазами в настолько красноречивое описание красоты, что все прочитанное до этого померкло. Правда, мастер описывал не женщину. А дерево. Грушу в цвету.

«Эта груша цвела последний год.

Все ветви ее до последнего прутика были усыпаны пышным бело-розовым цветом. Она кипела, млела, утопала в роскоши пчелиного звона. И была она так могуча и свежа, так неистово спорили в ее розовом рое пчелы, что, казалось, не будет ей извода и не будет конца. И все же приближались ее последние дни».