Ночь без любви

— Да! Именно это я и хочу сказать. Ты берешь машину с полными баками горючего, начальник тебе позволит… Ты ведь редко просишь у него машину, верно? Позволит. Если у тебя есть пара хороших ребят, крепеньких таких… Можешь и их прихватить. А там смотри… Это зависит от твоих намерений. И еще…

Ксенофонтов недоуменно посмотрел на трубку, из которой неслись частые гудки отбоя. Через пятнадцать минут дверь резко распахнулась и вошел Зайцев. Он был бледен, решителен, но все-таки в глазах его, в выражении лица чувствовалась какая-то неуверенность, он словно боялся поверить в подарок, о котором долго мечтал и который ему пообещали. А Ксенофонтов с легкомысленным равнодушием кивнул ему, показал на кресло, дескать, садись, отдыхай. А сам продолжал говорить по телефону о каких-то пустяках, и единственное, что понял Зайцев, — Ксенофонтов болтает с девушкой, что девушка польщена и не прочь продлить разговор. А когда Зайцев услышал, что Ксенофонтов просит два билета на сегодняшний вечер, он сразу сник, и у губ его пролегли две горькие складки.

— Машина есть? — беззаботно спросил Ксенофонтов, положив трубку.

— Есть. — Зайцев шевельнул желваками, чтобы не сказать лишнего.

— Порядок! — Ксенофонтов поднялся, набросил пиджак, висевший на спинке стула, и широко шагнул к двери. Оглянулся на Зайцева, оставшегося в кресле. — Так едем?

— Куда?

— На концерт. Скажи честно, ты давно был хоть на каком-нибудь захудалом концерте?

— По-моему, я на них никогда и не был.

— Не переживай, наверстаем! — И было что-то такое в уверенном голосе друга, что смертельно усталый следователь поднялся и послушно побрел к двери.

Черная «Волга» стояла у подъезда. Рядом с водителем сидел действительно крепенький парнишка. Увидев Зайцева, он хотел было перейти на заднее сиденье, но тот его остановил и вместе с Ксенофонтовым расположился сзади.

Через два часа они въехали в соседний город. Ксенофонтов уверенно показывал дорогу, и вскоре машина остановилась на оживленной площади — в филармонии скоро должен был начаться концерт.

— Вперед! — Ксенофонтов решительно направился к служебному входу.

— Послушай, — Зайцев тронул его за локоть, — может быть, в ваших газетных коридорах все иначе, но я не могу на ходу принимать решения. Я должен знать, куда иду, зачем, чего ждать и к чему быть готовым.

— Отвечаю, — легко произнес Ксенофонтов, не замедляя шага. — Никаких решений принимать не придется. Принимать решения будешь завтра в кабинете начальника. Чего ждать… Предстоят приятные неожиданности. А твой помощник, — Ксенофонтов кивнул в сторону машины, — пусть остается пока с водителем. На всякий случай… Чего не бывает в нашей жизни, полной опасности и риска. Да и билетов у нас только два.

Действительно, девушка сдержала слово, и билеты были отложены. Друзья прошли в зал и уселись в третьем ряду как раз напротив сцены. В ближайшие два часа им предстояло наслаждаться искусством победившего пролетариата. Плотненький мужичок подбрасывал гири, ловко ловя их собственным загривком, другой артист не менее ловко подбрасывал девушку, и та взлетала, вертелась, переворачивалась в воздухе, неизменно попадая ступнями в ладошки своему подбрасывателю. Потом полуголая тетенька бесстрашно пропела несколько песенок, стараясь, чтобы ее исполнение ничем, ну совершенно ничем не отличалось от исполнения телевизионных див. Жаловался на свою непутевую судьбу паромщик, перевозя людей с берега на берег, носился между хатами аист, роняя, где надо, детишек, а несчастная женщина безутешно просила Шерлока Холмса разыскать ее первую любовь.

— Кто бы мне нашел мою любовь, — не менее безутешно проговорил Зайцев.

— Твоя любовь нашлась, — ответил Ксенофонтов, не отрывая взгляда от сцены.

— Ты бы хоть спросил, кто есть предмет моих воздыханий.

— Зачем… Я и так знаю. Саша и Вова. Вот в данный момент… в пяти метрах от тебя… освещенный прожекторами… в прекрасно сшитом костюме… на сцене… потешает публику… Саша.

— Ха! — хмыкнул Зайцев, не вполне вникнув в смысл сказанного, но через секунду медленно-медленно повернулся к Ксенофонтову. — Что ты сказал?

На губах Ксенофонтова блуждала счастливая улыбка. Примерно так смотрят родители на своих чад, которые, окончив первый класс музыкальной школы, впервые поднимаются на сцену. Была в его улыбке и родительская умиленность, и гордость, и даже некоторая блаженность.

— Как он тебе? — спросил Ксенофонтов. — По-моему, ничего. И рост, и голос, и манеры… Бедную Таню можно попять.

— Так, — еле слышно проговорил Зайцев, словно боясь вспугнуть пугливую дичь. — Так… Но у него другой голос.

— Ничуть. Ты слышал запись, сделанную из дивана. А здесь голос, усиленный динамиками. И это… Ты не голос слушай, слова…

— При чем тут слова! Он рассказывает старый анекдот про алкоголика, который выдавил в чай канарейку, приняв ее за лимон… Я слышал эту историю лет тридцать назад!