Ночь без любви

— Ночью тоже не было сказано ничего существенного? — спросил Демин, уверенный, что сейчас опять последует вопрос-уточнение. Равская все-таки отвечала грамотно, почти неуязвимо, но время после неожиданного вопроса ей требовалось.

— Простите, я не поняла?

— Подумайте. Мы подождем.

— Нет, я действительно не понимаю, о чем вы меня спрашиваете.

— Я согласен с тем, что утром можно поговорить по телефону с десятком знакомых и тут же забыть об этом. Но когда говоришь с человеком в час ночи…

— Ребята, боюсь, что вы зря теряете время. Сегодня ночью я была слегка подшофе. — Она улыбнулась, как бы прося прощения за столь непривычное словечко. — Только не спрашивайте у меня, ради бога, где я была, с кем, что пила и что было потом… Звонила ли я Селивановой? Нет, не могу припомнить такого события прошлой ночи.

Кувакин сочувственно посмотрел на Демина и, даже не сдержавшись, щелкнул языком — надо же, выскальзывает, и все тут. Квартира сорвалась, сумочкой тоже из колеи выбить не удалось, ночной звонок к Селивановой, похоже, не произвел никакого впечатления… Что там у Демина осталось?

— Уточним, — спокойно проговорил Демин. — Если я правильно понял, вы не отрицаете, что могли звонить Селивановой ночью и утром… Не отрицаете, но и не помните, так?

— Да… Да, приблизительно что-то такое можно сказать.

— Запиши, Коля, эту фразу поточнее.

— Как, он все еще пишет? — удивилась Равская.

— Да, а потом вам под всеми страничками придется поставить свою подпись.

— А если я с чем-то не согласна?

— Со своими же показаниями? Разве вы говорили неправду? Но тогда в конце протокола напишите, с чем именно не согласны и как следует понимать то или иное ваше заявление.

Демин сидел в углу диванчика, и во всей его позе было бесконечное терпение, готовность выслушать все и до конца.

— Простите, я говорила, что тороплюсь и… Если у вас больше нет вопросов…

— Очень сожалею, — виновато улыбнулся Демин. — У меня еще несколько вопросов, весьма незначительных… А завтра, к девяти ноль-ноль, вам, Ирина Андреевна, придется прийти в наше управление, — медленно проговорил Демин, прекрасно понимая, какое впечатление могут произвести эти безобидные слова. — Так вот, дежурный проведет вас в коридор, где расположен следственный отдел, а там вам каждый покажет двенадцатый кабинет, где вы найдете следователя товарища Демина, то есть меня. И мы продолжим наши игры, как вы недавно выразились.

— Задержание этого маразматика, этого подонка Татулина с женским косметическим кошельком у вас считается настолько важным делом, что этим занимается целая бригада следователей? — Равская откинулась в кресле и откровенно расхохоталась. Поскольку ему больше ничего не оставалось, Демин с интересом посмотрел Равской в рот и, убедившись, что две трети зубов у нее золотые, удовлетворенно прикрыл глаза. — Неужели у вас столь значительные успехи в борьбе с преступностью, что вы позволяете себе эту канитель с вызовами, допросами, очными ставками ради дела, которое и выеденного яйца не стоит? — Равская сквозь смех соболезнующе покачала головой.

— Отвечаю на ваш вопрос. Задержание гражданина Татулина для нас не очень важное дело. Говоря о важном деле, я имел в виду смерть Селивановой.

Равская не произнесла ни одного внятного слова. Только хриплый гортанный звук исторгся из ее раззолоченного хохочущего рта, и она судорожно прикрыла его ладонями с ярко-красными ногтями, которые так напоминали падающие капли крови.

— Продолжим, — невозмутимо произнес Демин. Он отодвинулся от спинки диванчика, наклонился вперед, поставив локти на колени, и опустил голову, так что в поле его зрения остались только узоры ковра да лакированные туфли Равской на несуразно толстых подошвах. А ведь она, должно быть, невысокого роста, подумал он. И повторил: — Продолжим. Во время задержания гражданина Татулина, о котором вы отзываетесь столь неуважительно, в его сумочке, то есть в вашей сумочке, помимо тугриков-шмугриков, нашли написанный от руки курс иностранной валюты. Написан он на клочке газеты. Так, вот…

— Ну нет! — вскочила Равская. — Со мной у вас этот номер не пройдет. Я не позволю, чтобы вы испытывали на мне свои профессиональные приемы допроса! Я не могу, вы слышите, не могу, узнав о смерти близкого мне человека, говорить как ни в чем не бывало о посторонних вещах!

— Очень хорошо, — сдержанно сказал Демин. — Вы не можете вспомнить о своих звонках к Селивановой, хотя и не отрицаете, что звонили ей, но в то же время она, оказывается, для вас близкий человек… Учтем. У вас были с ней деловые отношения, денежные отношения, но в то же время вы никак не могли вспомнить — кто же это такая… А узнав о ее смерти, вы вдруг разволновались, настолько прониклись к ней сочувствием, состраданием, что не можете говорить о посторонних вещах… Хорошо. Не будем говорить о посторонних вещах, будем говорить только о том, что имеет, как мне кажется, самое непосредственное отношение к смерти Селивановой. Вас это устраивает? Отлично. Продолжим. Коля, ты готов?

— Все в порядке, — ответил Кувакин.