Ночь без любви

— Ах да! Извини. Я со своими хлопотами… Но ничего нового, поверь. Старо как мир. Кровавая история. Это не для разговора за варениками.

— Преступника задержал?

— Даже двух, — сокрушенно ответил Зайцев. — Убивал один, а задержаны двое.

— С перевыполнением идешь, — одобрил Ксенофонтов. — На двести процентов. В ударники выбьешься, квартиру получишь, женишься, на свадьбу пригласишь, я надену свой новый костюм, познакомлюсь с подругой твоей жены… Значит, один из задержанных не виновен?

— Совершенно верно.

— Это ты зря. Невиновного нужно отпустить. Слышишь? А то могут быть неприятности.

— Эх! Ксенофонтов! Всего два дня я потратил на то, чтобы раскрыть преступление, провести экспертизы, очные ставки, собрать доказательства и, наконец, выйти на двоих. Убил один из них, это я выяснил, да они и сами не отрицают. И все за два дня. Но вот уже три дня я пытаюсь узнать — кто же из них убийца?

— А знаешь, — Ксенофонтов вымакал последним вареником остатки сметаны и отправил его в рот, — где-то я читал, что преступника можно установить по внешнему виду. Да, да, не удивляйся. Слушай внимательно… Прежде всего у них свирепый взгляд. Кроме того, низкий лоб, длинные, почти до колен руки. И чтобы не забыть — волосатость. Старик, у них потрясающая волосатость. Опять же выражаются они того… Сам понимаешь, не очень культурно. Словарный запас у них своеобразный, страдает словарный запас…

— Спасибо. — Зайцев пожал руку Ксенофонтову. — Спасибо, дорогой друг. Теперь я знаю, что мне делать. Считай, что ты оказал правосудию большую услугу. Привет Апыхтину. Пока.

— Как?! И ты даже не хочешь, чтобы я тебя проводил? Я могу сите кое-чего вспомнить о внешности преступников. Например, тяжелая нижняя челюсть, надбровные дуги, как у питекантропов, узко поставленные глаза…

— Ксенофонтов! За последние пять дней мне пришлось допросить человек пятьдесят, не меньше. И не просто потолковать с ними о приятных вещах, а вывернуть их наизнанку, до сути добраться… А ты одного своего Апыхтина недели две пытал, не меньше, по городу с ним катался, впечатлений набирался.

— Виноват.

— Вот то-то! Вечером дома? Жди. Буду.

Вечер был тих и зноен, женские каблучки тонули в мягком асфальте, у автоматов с газированной водой стояли понурые очереди, а Зайцев, придя к приятелю, прежде всего направился на кухню. Открыв кран, он с минуту ждал, пока стечет теплая вода, и только потом, наклонившись к струе, напился.

— Значит, так, — Зайцев откинулся в кресле, до деревянного каркаса изодранном котом Ксенофонтова. — Значит, так… Представь себе… Трое решают провести приятный вечерок. Двое мужчин и одна женщина. Собираются на квартире у женщины.

— Возраст? — уточнил Ксенофонтов.

— Вполне дееспособный возраст, все в районе тридцати пяти. Шофер, слесарь, а она — продавец универмага.

— Отдел? — проницательно спросил Ксенофонтов.

— Хороший вопрос, — одобрил Зайцев. — Обувной отдел. Установлено, что между ними существовали деловые и, как говорится, взаимовыгодные отношения. Она имела возможность брать кое-какие товары в количестве, превышающем ее потребности, скажем так. Слесарь, хорошо зная жильцов своего дома, эти товары сбывал. Шофер тоже не оставался без дела. Кстати, он и обслуживал этот универмаг.

— Итак, они собрались у нее дома. — Ксенофонтов, кажется, первый раз проявил нетерпение.

— Да. И, судя по всему, ребята крепко выпили. Очевидно, был повод, были деньги. Затем возникла ссора.

— Всеобщая?

— Ксенофонтов, я тебя не узнаю, — возмутился Зайцев. — Ты ведешь себя, как девочка на танцах, — прямо весь горишь нетерпением, прерываешь плавное течение моей мысли!

— Больше не буду.

— Понимаешь, никак не выберусь из этой истории, — виновато улыбнулся Зайцев. — Вот сижу здесь, с тобой беседую, а в ушах до сих пор их голова звучат, крики, вопросы, которые им задал, задать которые не сообразил… Такое ощущение, будто все они, включая убитую женщину, галдят сейчас в этой твоей комнате, и разобраться в их обвинениях, оправдываниях… Сложно, Ксенофонтов. Тебе этого не понять.

— Можно, я все-таки попытаюсь?

— Хорошо, продолжу. Итак, поссорились. Женщина, Зозулина ее фамилия, была довольно ничего… И одеться умела, и себя подать. Стол накрыт на троих — всякие там вилочки, ложечки, ножички… Не исключено, что ссора возникла из-за деловых расчетов. Опять же все прилично выпили в тот вечер. И вот в какой-то момент один из мужчин хватает с подоконника кухонный нож…

— А пили на кухне?

— Да, нынче модно на кухне праздновать, встречаться, объясняться… В результате и общение получается какое-то кухонное, и воспитание, и вообще жизнь складывается кухонная, не замечал? Под бульканье варева, скрежет сковородки, шум воды из крана, жизнь, пропитанная запахом жареной картошки и оттаивающей рыбы…

— Оглянись! — вскричал Ксенофонтов, разведя руки в стороны, так что почти уперся ладонями в противоположные стены. — Ты сидишь в моей лучшей, самой любимой комнате!