Ночь без права сна

— Тогда… Дарину, кухарку…

— Вашу кухарку зовут Эмма, милостивая фрау. Я не знаю, кто такая Дарина.

Анна поняла, что друзья, которые хотели помочь ей, выгнаны из дома, из-за нее лишились работы.

В ту самую минуту, когда Василь Омелько собирался выехать в условленное место и встретиться с пани Анной, на веранде появилась фрау Баумгартен и приказала ему немедленно везти ее к сестре в совершенно противоположный конец города.

Что тут поделаешь? Василь даже не успел шепнуть Дарине, чтобы та бежала к пани Анне, наняла фиакр и отвезла ее в Зоммердорф. Только через три часа Василь вернулся и рассказал жене, почему не смог отвезти Анну.

Встревоженная Дарина поспешила в Зоммердорф. Уже издали она заметила на краю дороги что-то черное. Дарина выскочила из фиакра и увидела Анну, которая сидела, прислонившись к дереву, и шептала что-то непопятное, видно, бредила.

Кучер помог Дарине бережно усадить женщину с ребенком в фиакр, и вскоре они прибыли в Зоммердорф.

С помощью Шенке Калиновский без труда разыскал Анну и поспешил перевезти ее с сыном обратно, пока никто не узнал об их исчезновении.

Хищники

Барон фон Раух и его компаньон Людвиг Калиновский собирались на охоту. Поэтому управляющего нефтяным промыслом Генриха Любаша, приехавшего из Борислава, они приняли в большой охотничьей комнате, рассчитывая, что его доклад займет не больше часа. Однако разговор затянулся.

— Нужно сказать шефу полиции, чтобы он припугнул этих наглецов! Арестовать! В яму! Сгноить! — бушевал Раух. — Я напишу наместнику! Черт знает что такое! Это же свинство! Они требуют! Понимаете, не просят, а требуют! Нет, вы только подумайте, они даже не хотят говорить с управляющим! «Мы хотим видеть хозяевов промысла». Быдло! Я с ними говорить не желаю! Пан Любаш, вы с ними взяли неправильный тон. Никаких переговоров! Не хотят работать на наших условиях — выгнать! Всех выгнать! Разумеется, сразу же набрать новых. Работа на промысле не должна останавливаться ни на минуту, мы не должны нести убытки. Ни крейцера. Понимаете? Ни одного крейцера!

— Герр барон, — учтиво проговорил Людвиг Калиновский, — есть такая пословица: кто живет в стеклянном доме, не должен швыряться камнями. У нас нет оснований упрекать пана Любаша. Он довольно осторожно решает этот вопрос. Нельзя позволить, чтобы они формировались как сила, нельзя допустить, чтобы нас, хозяев, они считали своими врагами. Уволив всех бастующих, мы приведем их к этой мысли. Да и где гарантии, герр барон, что вновь набранные рабочие через некоторое время не забастуют? Паи Любаш правильно сделал, сказав рабочим, что посоветуется с нами. Разумный полководец, чтобы выиграть войну, не только сплачивает и муштрует свои полкп. Он старается дезорганизовать войска противника, посеять среди них раздор. А мы, как это ни удивительно, игнорируем нашего противника, не изучаем его. Мы даже не знаем рабочих вожаков! Не пора ли нам, предпринимателям, серьезно задуматься над этим? Прекратить грызню между собой, собраться, подумать и, наконец, принять согласованные меры, которые избавили бы нас от подобных сюрпризов.

Калиновский вопросительно посмотрел на барона, затем перевел взгляд на управляющего. Те молчали.

Из будуара баронессы на втором этаже доносились приглушенные звуки рояля. Людвиг сразу же узнал свою любимую балладу Шопена.

«К каким только уловкам она не прибегает, чтобы напомнить о себе, — подумал Калиновский. — Хитра! Знает, чем растревожить сердце. А как божественно играла она эту балладу в тот вечер… вечер нашей любви…»

Баронесса все еще волновала его.

Калиновский отогнал прочь воспоминания и прислушался к словам Любаша, который рассказывал барону о каком-то случае.

— … И вот робочие предъявили графу ультиматум, в котором потребовали увеличить их недельный заработок на два гульдена.

Барон затянулся дымом.

— Граф, конечно, наплевал на ультиматум?

Любаш помялся, но сказал правду:

— К сожалению, герр барон, граф ответил, что готов с понедельника повысить недельный заработок на один гульден. И рабочие приняли его уступку.

— Не может быть!

— Почему граф удовлетворил требование рабочих — мне объяснил его управляющий, — продолжал Любаш. — Он говорил, что бастующие держатся до тех пор, пока у них есть кусок хлеба. А кто может сказать, сколько у них сэкономлено на черный день? Бывает, что и месяц бастуют. Вот и подсчитайте: в сутки промысел дает пять тысяч бочек нефти, в месяц — сто пятьдесят тысяч. Бочку неочищенной нефти мы продаем за десять гульденов. Даже по приблизительным подсчетам мы потеряли бы за месяц забастовки около семисот тысяч чистой прибыли. Если же увеличить недельный заработок на один гульден, мы теряем за год семьдесят две тысячи гульденов. Вот вам арифметика графа Леопольда. То, что он может потерять за один месяц забастовки, ему хватит на задабривание рабочих в течение десяти лет.