— Я вызову вас только по вашему сигналу. Сигнал такой: во время обеда, когда в камере будут раздавать пищу, будто невзначай протяните руку с миской, перевернутой вверх дном.
Когда все было закончено, Вайцель приказал отвести Стахура в камеру, откуда недавно перевели Большака и Лучевского.
Зажав под мышкой котомку с вещами, Стахур в сопровождении надзирателя шел по узкому лабиринту тюремных коридоров с множеством дверей по обо стороны. Тускло светили керосиновые лампы. От недостатка воздуха пламя в них еле-еле мерцало.
Несколько раз Стахур натыкался на кирпичные выступы, неожиданно выраставшие перед ним на поворотах коридоров. Привыкнув к полумраку, он пошел увереннее, замедляя шаги только на поворотах.
— Стой! — сонным голосом остановил Стахура надзиратель. — Лицом к степе!
Зазвенели ключи, загремел железный засов, и вдруг надзиратель рявкнул:
— Не оборачивайся! Кому говорю: не оборачивайся?!
— Не ори, нынче ты на коне, а завтра рылом землю будешь рыть, — огрызнулся Стахур, все же успев рассмотреть номер на двери камеры: 41 «А».
Разбуженный шумом, Богдан Ясень прислушался.
«Будто голос Стахура», — встрепенулся он.
— Что-о? А ты, пся крев!..
И Богдан узнал голос надзирателя Малютки.
За этим «что-о?» должен был последовать удар, а затем потерявшего сознание Стахура Малютка втянет в камеру и бросит на пол. Богдан Ясень осторожно подкрадался к двери.
В самом деле, надзиратель по привычке хотел пустить в ход кулаки, но помешала боль в забинтованной правой руке. На этот раз он ограничился угрозой:
— Ты еще меня узнаешь, малютка!
Стахур и не подозревал, чем угрожает ему непослушание надзирателю. Это был верзила с широченными плечами, в полтора раза выше человека с нормальным ростом, иронически прозванный арестантами «Малюткой». Что касается кулаков, то силу их арестанты испытывали на себе почти каждый день.
Если случалось, что какой-нибудь арестант проявлял непокорность, протестуя против тюремных порядков, начальство тюрьмы немедленно посылало на «усмирение» Малютку.
Надзиратель входил в камеру, подзывал к себе непокорного и флегматично спрашивал:
— Ты меня знаешь, малютка?
И не успевал несчастный слово вымолвить, как удар страшной силы сваливал узника на цементный пол. Малютка поворачивался и молча выходил.
Испытал бы и Стахур Малюткиного кулака, если бы надзиратель накануне не поранил себе руку.
Массивная деревянная дверь со скрипом отворилась, и Стахур переступил порог. Богдан Ясень сразу узнал его.
— Степан! — услышал Стахур тихий голос.
Стахур обернулся, но в кромешной тьме не мог никого разглядеть. Кто-то взял его за руку и прошептал:
— Иди за мной. Осторожно, не наступи, тут люди спят. На нарах места не хватает. Да ты что, не узнаешь меня?
— Богдан, ты?
— Узнал наконец. Иди, иди, тут возле окна будто воздух чище. Кибель
[7]переполнен, не позволяют выносить. Их бы самих посадить сюда хоть на денек…— Тьфу, на руку наступил, пся крев!
— Куда лезешь! Там и так полно, потерпи до утра, — пробормотал кто-то сквозь сон.
Кто тут? Не Стахур ли?
— Он, — отозвался Богдан, который тянул Стахура за руку к окну.
Теперь они сидели возле нар под оконцем, сквозь которое в душную камеру проникал свежий воздух. К ним подсел и Любомир — молодой рипнык с промысла.
— Где Андрей Большак? У вас?
— Был тут, а с вечера его и Мариана Лучевского перевели.
— И Лучевский с вами?
— Да, все время в этой камере.
— А как Большак? Не проговорился?
— Признался, дурья башка! — с досадой махнул рукой Богдан. — Говорит: «Не мог я больше. Не хочу я, чтобы из-за меня люди невинно страдали. Я поджег — меня и карайте. Я, говорит, так пану следователю и заявил. Отняли работу, заморили голодом семью, погубили жену с тремя деточками, вот я и отомстил, поквитался с хозяевами. Теперь делайте, что хотите!» Пан инспектор как заорет: «Дурень ты! С твоим умом — поджечь промысел? Ты лучше признайся, кто тебя научил». Тогда Большак ему в ответ: «Поджечь дело немудреное, зачем меня учить? Сам я, сам!» А тот свое: «Поджег не ты, подожгло твоими руками тайное общество социалистов. Ты лишь игрушка в их руках. Тебя научил член тайного общества Степан Стахур. Признайся, дурень, облегчишь свою вину». Большак стоит на своем: «Чего вы зря возводите напраслину на невинных людей? Я поджег, я и в ответе. А то смотрите, как бы вам за ваше усердие голову не оторвали те, которых вы хотите зря погубить!»
— Молодец Большак! — восхищенно прошептал Стахур. — Я не ошибался, что он не продаст.
— Молодец-то он молодец, — сочувственно сказал Любомир, — да пан инспектор не унимается. Замучил бедного Большака. Утром и вечером допросы, а он твердит одно: «Я поджег, никакого тайного общества не знаю, никто меня не учил».
— Ты расскажи, Любомир, как его пан инспектор вывел из терпения, — усмехнулся Богдан.