Ночь без права сна

Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный на воле орел молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном…

— Пушкин сочинил про нашего брата, вора, — убежденно заключил Мишка.

— Вы думаете? — улыбнулся учитель и спросил: — Какая у вас любимая молитва?

— Известно, «Отче наш…» — простодушно ответил Мишка.

— А у меня строки Пушкина из оды «Вольность». Вот эти:

Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты богу на земле…

— Так это… — у Мишки перехватило дыхание, — против царя?.. Выходит, Пушкин тоже с вами заодно? Политический?.. — он недоверчиво обвел глазами людей у костра: «Разыгрывают?..»

— Выходит, что так, — кивнул головой учитель.

Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.

— Идут! — тихо предостерег чей-то голос.

Подошли три конвоира. Проверили у всех прочность замков на кандалах и увели отчаянно сопротивлявшегося Мишку.

Жгучие слезы

Месяц минул с начала этапа, прежде чем вдали показались тополя и белые мазанки. Наконец-то дошли. Это Украина. Все окружают придорожный «журавель» и жадно пьют из бадейки, из длинной колоды, где обычно кучера останавливаются поить лошадей.

И снова в путь.

Но что случилось? Почему по всем дорогам снуют жандармы?

— Стой! Садись! Быстро! — приказывают конвоиры.

Арестанты опускаются на запыленную полынь. Жандармы останавливают проезжающую карету. Перепуганный кучер изо всей силы натянул поводья:

— Тпрр, бисова тварюка!

Длинноусый жандарм лихо спрыгнул с коня. Распахнув дверцу, грозно прокричал:

— Господа, проверка документов!

С наступлением темноты заключенные прибыли в винницкую пересыльную тюрьму. Здесь Ярослав Руденко узнал, почему на дорогах мечутся жандармы.

Две недели назад из киевской тюрьмы бежали политические заключенные. Они были арестованы за попытку поднять вооруженное восстание крестьян Чигиринского уезда. Их ждал суд и смертная казнь. Среди беглецов находился и сын деревенского священника Яков Стефанович.

В какие-нибудь восемь месяцев этот энергичный, умный и решительный человек сумел привлечь к борьбе не одну тысячу крестьян. Они ждали сигнала к восстанию. Крестьяне наивно верили, что сам бог исполнился состраданием к мукам и горю мужицкому и благословляет их на справедливое дело. Поэтому в церквях было полным-полно народу. Откуда им было знать, что еще с давних времен действует указ Петра I, который обязывает священников доносить властям о выявленных на исповеди «преднамеренных злодействах» против службы государевой или церкви? И священники поспешили донести властям о готовящемся восстании.

Начались обыски, аресты. Схваченных истязали, пороли розгами, томили без пищи и воды, но они молчали.

Полиция бесновалась. Уже было арестовано больше тысячи человек, а крестьянское движение, подобно горной реке после ливня, бурля, разливалось вокруг.

И все-таки нашелся предатель. Им оказался содержатель кабака. Через него и узнала жандармерия имена вожаков. Их схватили и заточили в киевскую тюрьму, под усиленную охрану. Но смельчаки не ждали покорно суда и казни. Они сбежали. Вот и охотятся сейчас жандармы за отважными чигиринцами и их предводителем.

Три недели спустя группа арестантов подошла в Одессе. И здесь тоже по всем дорогам рыскали своры жандармов. Значит, преследователям пока не удалось напасть на след беглецов.

Еще несколько дней — и неожиданно впереди засверкало море, залитое солнечным светом. Недалеко от берега чайки охотились за рыбой, то падая вниз, широко распластав белые крылья, то с ликующим криком взмывая вверх.

Проплыли две большие рыбачьи лодки.

И от свежести легкого морского бриза, шума набегающих волн, которые, ударяясь о прибрежные камни, рассыпаются высокими фонтанами брызг, перед глазами Ярослава Руденко ожили картины детства.

…Море ласково плещется у каменистого обрыва. На днище опрокинутой лодки сидят с удочками трое мальчуганов.

— Сла-а-а-вик! — откуда-то сверху доносится тревожный женский голос.

— Это опять попадья. Она нам всю рыбу распугает, — угрюмо роняет взъерошенный, вечно сопливый Тишка, сын дьяка Лаврентия. — И чего она, Славка, так боится, когда ты на море?

Славик не любит, когда неряшливый Тишка называет его маму «попадья». Попадья толстая, курносая, и глаза у нее белесые, как у совы. Это жена батюшки Феофана, который живет в Феодосии. Славик ходил к ним с папой…

— Христом богом молю, сыночек, не бегай к воде. — Тоненькая, совсем как девочка, только что в длинном платье, мама чуть не плачет.

— Не бойся, мама, я не утону, я умею плавать.