Ночь беззакония (ЛП)

Однажды после школы я зашла к ней домой. Ее отец был там, стоял перед окнами от пола до потолка и смотрел на город. Это был его пентхаус, но Лирик могла бы жить одна. Его никогда не было дома.

Теперь здесь было пусто.

— Вы переезжаете? — спросила я, когда двери лифта открылись.

Он обернулся, казалось, испугавшись моего голоса. — Да, — сказал он просто. — Не могу продолжать тонуть в этом, понимаешь? — Он имел в виду горе.

И да. Я знала. Большую часть дней я чувствовала, что задыхаюсь.

Он покрасил свои светлые волосы в темно-коричневый цвет и отрастил бороду до грубого загривка. Выглядел он просто адски.

— Уезжаю в Лос-Анджелес, — сказал он, хотя я не спрашивала.

Мое сердце снова разбилось.

Я пришла сюда, потому что знала, что если кто-то и поймет мою боль, так это будет он. Теперь он уезжал, и мне не с кем было поделиться своим горем, никто не понимал меня.

Я была одна... снова.

Он шел по комнате, засунув руки в карманы своих угольно-серых тренировочных брюк. — Ты была хорошей подругой для нее. — Его голубые глаза блестели от непролитых слез.

Сглотнула комок в горле. — Как и вы.

Он покачал головой. — Может быть, когда-то. Больше нет. — Он выдохнул и улыбнулся сам себе. — Я постоянно пел ей, когда она была маленькой. Она чертовски любила это дерьмо. — Его улыбка стала шире. — Мы придумывали свои собственные слова в зависимости от того, чем занимались. Тупое дерьмо вроде: Пузырьки в моей ванне становятся все больше и больше, больше и больше, больше и больше — вместо колес автобуса. Когда она падала и смотрела на меня такими большими, широкими глазами, я просто говорил — Крепись, солдат, и она никогда не плакала. — Он вытащил руку из кармана и провел ею по волосам. — Лирик никогда, блядь, не плакала.

Меня не беспокоили такие вещи, как этикет или все то, что родители годами вдалбливали мне в голову о внешнем виде. Этому человеку было больно. Ему было больнее, чем мне.

Я сделала шаг вперед и обвила руками его талию, притянув в объятия.

Мы так и стояли, пока секунды текли в тишине. Мы стояли как два человека, у которых одно и то же разбитое сердце. Наконец, я глубоко вдохнула и отпустила его.

— Береги себя, Татум, — сказал он, отстраняясь от меня. Его голубые глаза смотрели на меня. — И будь осторожна.

Я чуть было не спросила, что это значит, но он отвернулся и снова подошел к окну.

И вот так я попрощалась с последней ниточкой, которая связывала меня с Лирикой.

В минуту слабости я зашла в дом Каспиана по дороге домой. Мне было больно. Я была зла. Мне нужен был кто-то, кто разделит мою боль, и единственным логичным человеком был он.

Верно?

Неверно.

В горе нет логики.

Его там не было, а дворецкий не отвечал на мои вопросы. Сюрприз.

А через несколько дней во время ужина Линкольн проговорился, что Каспиан поступил в колледж в Айелсвике. Европа. Недостаточно было просто игнорировать меня. Он должен был поставить между нами океан, чтобы убедиться, что это закрепится.

Преследовать его было бесполезно. Его единственной социальной сетью был Инстаграм, и все, что он делал, это размещал неодушевленные предметы с подписями, цитирующими мертвых поэтов и философов. Можно подумать, что подарить кому-то свою девственность — достаточное основание для того, чтобы он нажал кнопку «следуй назад», но, как обычно, Каспиан Донахью был исключением из правил. Некоторые девушки могли бы принять его отказ и предаться жалости к себе. Я же была полна решимости и отказалась быть девушкой, которую забыли.

Хантингтоны не сдаются. Если я и унаследовала от отца какую-то черту, так это его безжалостную мотивацию доказать, что люди ошибаются. Я похоронила себя в школе и на танцах, решив быть самой умной, самой сильной, самой лучшей. Меня приглашали на вечеринки, на которые я никогда не ходила. Несколько девочек из школы предлагали потусоваться или пройтись по магазинам. У меня всегда находился хороший предлог, чтобы не идти. Меня не интересовали ни вечеринки, ни друзья. Мне было достаточно чувства вины, нависшего надо мной, как туча. Я была здесь, а она — нет. Я вырасту, а она нет. Я не могла добавить вечеринки и поиск новой подружки в список вещей, которыми могла бы наслаждаться, но Лирика никогда не смогла бы.

Я получила роль солистки в «Спящей красавице» в SAB. Репетиции были жестокими, а свободное время — иллюзией. Однажды вечером после особенно напряженной репетиции я нашла на переднем сиденье своей машины маленькую золотую коробочку, обернутую фиолетовой лентой. Внутри лежал тюбик Ораджел с запиской, которая гласила: «Слышал, что это помогает, когда хочешь почувствовать онемение».

Я знала этот почерк. Однажды уже видела его на подносе с завтраком после худшей и лучшей ночи в моей жизни.

Почему Каспиан оставлял подарки в моей машине? А еще лучше — как? Он был на другом континенте, жил своей жизнью, а я просто существовала.