Очутившись в ладье, с зажатым ртом и веревками на руках, Лютава довольно быстро сообразила, к кому попала. Леших от людей она отличала мгновенно, своим не было надобности ее похищать, а чужие в округе имелись только одни – оковцы. Судя по неясному шуму, приглушенному шепоту и плеску весел, здесь собрались они все, оба десятка. И едва ли княжичу Доброславу вздумалось вывести своих людей на ночную рыбалку – скорее всего, они покидают Ратиславль совсем, причем без согласия хозяев. Как это вышло, Лютава знать не могла и надеялась только, что обошлось без кровопролития. Впрочем, тогда за вятичами уже гнались бы и даже до Ярилиной Плеши они не добрались бы так скрытно.
По привычке она первым делом мысленно позвала Лютомера – но не нашла его. Брат не слышал ее и не отзывался. Она догадывалась, что это значит, – дух его ушел в свои собственные странствия по Навному миру, может, сам, может, по чьему-то зову. Как некстати! Именно этой ночью, когда он ей так нужен! Лютава не могла сердиться на самого Лютомера, но темные берега летели и летели назад, ладья уносила ее все дальше от дома, а докричаться до брата она все не могла.
Всю ночь ладьи быстро скользили вниз по течению. Лютава лежала с закрытыми глазами, слушая шум ветра в вершинах деревьев по берегам, крики ночных птиц, плеск воды у бортов. В душе ее жил образ волчицы, в глубинах сознания сдвигались какие-то темные глыбы, дали и времена то вдруг становись прозрачными, то вновь затягивались туманом. Искра сияющих волчьих глаз сопровождала ее неотступно, но она уже не чувствовала горя и сожаления. Волчица добровольно отдала ей свою жизнь, значит, посчитала достойной, и Лютава, несмотря на всю сложность своего положения и неизвестность впереди, сейчас чувствовала себя счастливой. Она знала, что с ней происходит, и в душе сквозь печаль и тревогу пробивалось ликование, упоение тем морем сил, чувств и знаний, которые теперь раскроются перед ней. Не сразу, конечно. Чтобы овладеть ожившим опытом предков, всмотреться в него, уместить в своей душе, научиться его понимать и им пользоваться, нужно еще много работать. Этой работы хватает на всю жизнь, и никакое посвящение не делает враз человека богоподобным. Но главное свершилось, и Лютава уже готова была благословлять судьбу, пославшую ей это испытание и так щедро за него наградившую. Если бы не Доброслав – она так и пела бы на Ярилиной Плеши песню про белый камешек… А волчица отныне будет жить в ее душе. Она совершила наивысший, наипочетнейший в глазах ее лесного народа подвиг – вернула долг Волка Чуру.[11]
И первый образ, который всплывал со дна души, был образом богини Марены, ее священной матери и покровительницы. Тьма и Вода – стихии Темной Матери, и Лютава, очутившись внезапно на ночной реке, стремительно несущей ее неведомо куда, чувствовала себя так, будто мчится куда-то в ладонях самой своей покровительницы. Лежа на дне лодки с закрытыми глазами – да и открой она их, ничего, кроме темного ночного неба, ей не удалось бы увидеть, – она повторяла про себя славления Марене, и они давали ей прочную опору в бурлящем море ее новых ощущений:
Строки заклинаний, сложенных древними дедами и бабками в незапамятные времена, на непривычном языке, который волхвы называли ирийским,[12]
сами по себе отрывали дух от всего обыденного, привычного и переносили в Навный мир, вводили в круг волхвов, которые поколение за поколением славили богов, двигаясь вслед за ними из страны в страну и перенося их в своих сердцах.И вот уже через саму ее душу течет черная вода, а над головой разворачивается дорога из сияющих, совсем зимних ясных звезд. Черная вода омывает каждую косточку, пронизывая само тело, как тень, наполняя силой и покоем, унося тревогу, слабость и неуверенность. Уносит прежнюю Лютаву, ту, что была до посвящения. Теперь в душе ее всегда будет жить сестра, Хромая Волчица.
Растворяясь духом в богине, Лютава почти не помнила, где она сейчас, не чувствовала прежнего страха и негодования, не ощущала даже жестких досок, на которых лежала. Из-под пелены обыденного проступили иные образы, вокруг зазвучали совсем иные голоса.
–