Ночь богов, кн. 1: Гроза над полем

У многих дверей уже стояли женщины и девушки, тоже по большей части в рубашках и босиком – большего жаркий день не требовал. Перед связкой землянок, где обитали многочисленные родичи Вышеня, толпившиеся женщины рассматривали наряды его старшей жены и ее дочери, Хорсавки. Вышень и в последней, не слишком удачной, поездке своего не упустил – ухитрился каким-то образом раздобыть два куска шелка, да таких больших, что для жены вышла целая рубашка, а для дочери почти целая – только подол пришлось надставить простым льном, но его так густо покрывала вышивка, что разница почти не замечалась. У самой Вышенихи обновка была густо малиновая с желтой каймой по краю, а у Хорсавки – и вовсе дивного серебристо-стального цвета. При виде такого чуда даже княжеские дочери не удержались, подбежали пощупать и поглядеть.

– Там основа – из черной нити, а уток – из белой, вот и выглядит как старое серебро! – поясняла Вышениха, чрезвычайно довольная. Теперь их обновки будет обсуждать вся волость. – На, погляди, у меня лоскуток остался, на нем видно.

Собравшись вместе, женщины и девушки Ратиславля отправились к луговине. Позади всех с явной неохотой плелась Замирка, дочь Замилы. Как ни досадно, дочь уродилась не в красавицу княгиню: невысокая, коренастая, с грубыми чертами лица и отчетливо видными черными усиками над толстой губой, она была так нехороша, что парни если и глядели на нее, то исключительно с презрительным или жалостливым любопытством. Сделать ее лучше не удавалось никакими нарядами или украшениями, которые, казалось, только подчеркивали ее «страхолюдство», как говорила безжалостная Ветлица. На пирах мать укутывала ее в разноцветные шелка и увешивала серебром и золотом, отчего бедная девушка почему-то начинала выглядеть еще хуже, чем обычно.

Ратиславль уже пробудился: скотину выгнали, хозяйки и челядь носили воду, разводили огонь в печках, принимались за стряпню. Несмотря на ранний час, уже становилось жарко, и Молинка обмахивалась ладошкой.

– Хорошо, поневу не надела! – пропыхтела она, дуя себе за ворот рубахи.

С конца длинного пригорка открывался широкий вид на зеленую луговину, за которой синела и блестела под солнцем петля реки. С высоты казалось, что ослепительно-белые облака над рекой совсем низко, что можно пойти еще немного вперед и достать их рукой. Говорят, что в такие утра сами берегини моют рубашки в небесной синеве и вешают на радугу сушиться. Казалось, что и сами девушки идут, как богини, по небесным лугам, и солнце, в облике золотого коня, пасется у той реки…

На опушке рощи за луговиной бросались в глаза движущиеся белые пятна – это девушки из ближних весей, вставшие пораньше, собирали по росе цветы и травы для венков и уборов.

К полудню женщины и девушки из Ратиславля и окрестностей собрались к святилищу с охапками трав и цветов. Подошла и Далянка, уже с пышным венком на голове, одетая вместо рубашки в целый сноп травы и цветов, обмотанный тесьмой на груди и на поясе, чтобы держался. К ее красивому лицу вся эта зелень необычайно шла, и сегодня она снова казалась настоящей богиней Лелей.

На пирах в честь возвращения дружин она не показывалась, сидя, как рассказал ее брат, с приболевшей бабкой, и после возвращения от вятичей сестры увидели ее в первый раз. Молинка тут же кинулась обниматься:

– Здравствуй, душенька ты моя! Как бабка Шваруса? Ходилец говорил, хворала?

– Да, говорит, как шагну – все кружится перед глазами, кружится! Темяна к ней приходила, поворожила что-то – вот, вставать уже начала, меня отпустила. Тоже боится, солнцем поля сожжет, останемся без хлеба на весь год. Всех наших отправила, одна дома осталась. Вы-то как? Говорят, с вам такое приключилось, что ни в одной кощуне не услышишь. Нам с бабкой Ходила пересказывал, да я не поверила, думала, врет.

– Да уж, славно бились на Дунае! – Лютава усмехнулась, вспомнив старую поговорку деда Братени. – Дай Макошь, чтобы все это уже закончилось.

– Расскажешь? А то я все пропустила.

– Расскажем. Слу-ушай! – Лютаву вдруг осенило. Схватив Далянку за руку, она оттащила подругу в сторону и заговорила: – Слушай, красота ненаглядная, а тебя-то мне и надо! Ты ведь Хвалиса нашего не видела с тех пор, как вернулись?

– Где же мне его видеть? Я с тех пор из веси не вылезала, а его к нам не приглашали. Мать на него и Замилу зла еще с тех пор, как меня присушить пытались, ну, помнишь? В тот самый день, как вятичи приехали.

– Помню, еще бы!

– Мать его после такого и на порог не пустит. Да и нужны мы ему очень! Ходилец рассказывал, ему, Хвалису, сам князь Святко свою дочь, что ли, в жены обещал. Или неправда?

– Вот я и хочу узнать, где он врет, а где нет. Хочу, чтобы ты с ним поговорила.

– О чем мне с ним говорить-то? Ты что, подруга, придумала? – Далянка посмотрела на нее с опасением, будто подозревала, что Лютава сошла с ума. – То сама учишь обходить его дальней тропкой, а то…

– Да послушай меня! Я хочу, чтобы он тебе рассказал, что и как у него с вятичами сложилось.