Ночь богов. Книга 2: Тропы незримых

– У нас, красавица, народ неробкий! – Мыслята улыбнулся. – У меня сын, Помогайла, ну, я говорил, семнадцать ему, так он на медведя не боится ходить. Одному, конечно, сил еще маловато, а смелый!

– Ну, дай тебе Макошь еще троих таких же.

– Спасибо, красавица. – Мыслята поклонился. – Пусть сбудется, как ты пожелала!

Далянка улыбнулась, и Лютава вдруг заподозрила, что они говорят о чем-то большем, чем видно постороннему взгляду.

Она вспомнила, как вчера вечером женщины сидели в беседе – для настоящих посиделок время еще не подошло, и женщины просто болтали, кто-то шил, кто-то вышивал. Они с Милемой и Далянкой опять сошлись втроем, рассказывая новости прочей родни: кто на ком женился, кто у кого родился. Заходили в беседу и парни, посмотреть на девушек из дальних сел, к которым просто так на посиделки не сходишь. Иногда кто-то из парней, взяв из пучка приготовленную лучину, зажигал ее от огня в очаге, подходил к какой-то из девушек и вставлял в светец около нее. Как шепнула им Милема, это был местный обычай: если кому-то из парней нравится девушка, он зажигает для нее лучину, чтобы, дескать, ей светлее работать, а ему лучше смотреть на ее красоту. У некоторых особоенно выдающихся чурославльских красавиц горело по две и по три лучины, неудачницы сидели в темноте, скрывающей их досаду. Причем Лютомеровы бойники, которым не предстояло в этих краях подбирать себе невест, быстро разобрались, что к чему, и уже вовсю щепали лучины, «чтобы виднее было, которые тут девки собой получше», как сказал Худота.

– Пока вы жениться соберетесь, этих всех разберут, новые подрастут, – усмехнулась Лютава.

– Ничего, мы своего не упустим.

– Ты куда, Худяк, лезешь, эта моя! – Теребила оттирал товарища от рыженькой малорослой девушки, востроносой и хорошенькой, а та смеялась, вцепившись в сестру и пряча смущенное и гордое лицо у нее на плече.

– Отойди! А то я тебе сейчас чуб оторву! Самое длинное, что у тебя есть…

Бойники шутливо перебранивались, девушки смеялись, народ вовсю потешался.

– А что же три такие красавицы в темноте сидят? Непорядок! – вдруг раздался голос рядом с ними.

Подняв глаза, девушки увидели Мысляту, который шел к ним с зажженной лучиной.

– Работайте, девушки, глаза свои ясные берегите! – Подмигнув, он пристроил лучину в светец. – А нам на вас так любоваться сподручнее!

Он отошел, а Лютава, заметив, каким взглядом он обменялся с Далянкой, затрепетала от удивления и предчувствия. Она не умела вот так с ходу предсказывать будущее, но неплохо понимала людей. Все восхищались красавицей Далянкой, но Мыслята смотрел на нее как-то по-особенному – с выражением, что вот эта как раз по мне! А Далянка отвечала на его взгляд с радостью, благодарностью и надеждой, будто у него было нечто, в чем она нуждается.

Но сейчас, утром, Мыслята только поклонился Далянке и отошел. Чаргай, не сводивший с нее ревнивых глаз, даже не посмотрел ему вслед. А Лютава подумала: хорошо, что Чаргай едет с ними на охоту, а Далянка остается в Чурославле. С тех пор как Хвалис исчез, Далянку стал одолевать пылкими взглядами молодой хазарин, так что девушка, заметив это, почти не показывалась в Ратиславле. Ее старшие братья, Рудоня и Ходилец, на прощальном пиру чуть не побили Чаргая – а то-де сглазит сестру своими глазищами черными! Мужчинам во главе с Богоней пришлось разнимать драку гостей. «Едва от Хвалиса избавилась, теперь этот леший на мою голову навязался! – жаловалась Далянка Лютаве. – А ведь и Хвалис за мной вернуться обещал!» – «Пусть-ка он вернется!» – многозначительно приглашала Лютава, но Далянка только вздыхала. Быть самой красивой девушкой в волости, к тому же знатной невестой, – опасная и беспокойная честь.

Выехали все вместе – Мыслята с несколькими родственниками, четырьмя женщинами и двоими мужчинами, сопровождавшими его на торг, Лютомер с бойниками и Лютавой и хазары всем обозом – Чаргай с верховыми, купцы с челядью и товарами на волокушах. За отдельную плату воевода Благота дал и людей, которые помогали собственной челяди купцов тащить ладьи.