Ночь длиною в жизнь

— Я спрашивал, чем она занималась, а она рассказывала, как ходила на каток с Сарой, как они делали в лаборатории вулкан… Весело, как синичка, без запинки. Я ни разу не заподозрил, что она что-то недоговаривает. Это меня убивает, Лив. Просто убивает.

Оливия повернулась ко мне.

— Все не так страшно, Фрэнк. Холли не воспринимала это как ложь тебе. Я объяснила ей, что лучше немного подождать, не рассказывать тебе, потому что ты серьезно поссорился с родителями. Знаешь, что она мне ответила? «Когда я подралась с Хлоей, то всю неделю даже не хотела про нее думать, чтобы не плакать». Она все понимает.

— Я не хочу, чтобы она меня защищала. Никогда. Я хочу наоборот.

В лице Оливии появилось что-то чуть лукавое и печальное.

— Послушай, через несколько лет она станет подростком, все изменится…

— Знаю, — сказал я. — Знаю. — Я представил Холли, разметавшуюся в постели наверху, залитую слезами, и вспомнил ночь, в которую мы зачали ее: низкий торжествующий смех в горле Оливии, пряди ее волос, намотанные на мои пальцы, капельки пота на ее плечах.

— Утром с ней надо будет поговорить обо всем этом, — произнесла Оливия. — Лучше, если мы оба будем дома. Если хочешь, переночуй в гостевой спальне…

— Спасибо, — сказал я. — Было бы кстати.

Она поднялась, встряхнула плед и сложила его на руку.

— Постель готова.

Я поднял стакан:

— Сначала допью. Спасибо за стакан.

— И не один, а много… — В голосе Оливии сквозил призрак улыбки.

— За это тоже.

Она остановилась за спинкой дивана и осторожно опустила кончики пальцев мне на плечо.

— Кевин… Такое несчастье…

— Мой младший братишка… Не важно, выпал он из окна или как… Я должен был его поймать.

Лив задержала дыхание, словно решила сказать что-то важное, но вместо этого просто вздохнула.

— Фрэнк!

Ее пальцы соскользнули с моего плеча, оставив маленькие пятнышки холода там, где только что было тепло. Дверь с тихим щелчком захлопнулась.

14

Когда Оливия легонько постучала в дверь гостевой спальни, я вынырнул из глубокого сна и мгновенно впал в депрессию, даже еще не вспомнив толком всех подробностей. Слишком много ночей я провел в гостевой комнате, в период когда мы с Лив постепенно осознавали, что она не хочет оставаться за мной замужем. Сам запах этой комнаты — пустота с едва уловимым ароматом фальшивого жасмина — заставляет меня чувствовать себя больным, усталым и столетним, словно все мои суставы стерлись до крови.

— Фрэнк, половина восьмого, — тихо сказала Лив за дверью. — Поговори с Холли, пока она не ушла в школу.

Я спустил ноги с кровати и потер ладонями лицо.

— Спасибо, Лив. Я мигом.

Хотелось спросить, есть ли у нее какие-нибудь идеи, но за дверью уже слышался стук каблучков. Оливия ни за что не зашла бы в гостевую спальню — а вдруг я встречу ее в чем мать родила и попытаюсь соблазнить по-быстрому.

Мне всегда нравились сильные женщины, и это хорошо, поскольку после двадцати пяти лет других уже не встречаешь. То, что постоянно выпадает на их долю, любого мужчину расплющит и убьет, но женщина только ожесточается и идет дальше. Тот, кто утверждает, что не встречал сильных женщин, дурит сам себя: ему встречаются сильные женщины, которые умеют корчить гримаски и сюсюкать детским голоском, однако все равно упрячут его мужское достоинство в косметичку.

Я хочу, чтобы Холли была единственной и неповторимой. Чтобы в ней сохранилось все, от чего меня в женщинах с души воротит, чтобы была мягкой, как одуванчик, и хрупкой, как стеклянные нити. Никто не ожесточит мою девочку. Когда она родилась, мне хотелось ради нее кого-нибудь убить — просто так, доказать, что, если понадобится, я на это пойду. Вместо этого я окунул ее в семью, которая за год знакомства научила Холли лгать и разбила ей сердце.

Холли сидела по-турецки на полу спальни перед кукольным домиком, спиной ко мне.

— Привет, солнышко, — сказал я. — Как ты?

Холли пожала плечами, обтянутыми синим пиджачком школьной формы, — узенькими, впору ладонью обхватить.

— Можно к тебе?

Она снова пожала плечами.

Я закрыл за собой дверь и сел на пол рядом с Холли. Ее кукольный домик — произведение искусства, точная копия викторианского особняка с крошечной вычурной мебелью, миниатюрными гравюрами на стенах, и малюсенькими фигурками социально угнетенных слуг. Это подарок родителей Оливии. Холли вытащила обеденный стол и яростно протирала его обрывком бумажного полотенца.

— Солнышко, — сказал я, — ничего страшного, что ты расстроилась из-за дяди Кевина.

Холли опустила голову еще ниже. Косички она заплела сама: там и сям из них торчали прядки светлых волос.

— Ты хочешь меня спросить о чем-нибудь?

Полотенце задвигалось медленнее, самую малость.

— Мама говорит, он выпал из окна. — Холли все еще гундосила после долгих рыданий.

— Да.

Я сообразил, что Холли представляет себе эту картину, и мне захотелось обнять ее, заслонить от ужаса.

— Ему было больно?

— Нет, солнышко. Все случилось очень быстро. Он даже не понял, что произошло.

— Почему он упал?