Ночь Дон Жуана

— В опере не хватает чувствительной графини, которая в то же время не прочь пошутить, — скажет Констанция и посмотрит прямо в глаза своему супругу. Между Вольфгангом и Анной Марией была некая связь, неясная тайна. Она все равно обо всем узнает, пусть даже в Вене…

Вчера ночью Моцарт вел себя очень странно. Они договорились подшутить над собравшейся компанией, и им действительно удалось все время переводить разговор на другую тему, избегая упоминания об увертюре. Но через какое-то время даже Констанция стала беспокоиться. Когда все разошлись, ее супруг настоял на том, что нужно допить содержимое бутылок, одну за другой. Моцарта было не удержать. Констанция еще не видела своего супруга таким здесь, в Праге. Они впервые танцевали, словно был повод для праздника. Затем она заснула на небольшой софе в соседней комнате, а когда проснулась утром, Моцарт лежал рядом с ней в туфлях с пряжками и в одежде. Словно прилег вздремнуть после обеда в гостинице «У трех львов». Констанция разбудила его. Вольфганг немного потряс головой и тотчас поспешил вниз к переписчикам, чтобы поторопить их.

Закончился первый акт. «Фигаро» понравился Констанции больше, гораздо больше. Да, Йозефа поцеловала ее, словно они были лучшими подругами, понимавшими друг друга с полуслова. После премьеры Йозефа станет много говорить. Констанции не нравилась ее разговорчивость, хотя Вольфгангу порой льстили подобные речи. Ей же было не по себе от преувеличений и хотелось услышать ясную и четкую оценку. Констанция спросит мнение синьора Джакомо. Он наверняка не будет скрывать своего впечатления. Что за таинственный ореол окружал этого человека, из-за чего все стремились приблизиться к нему? Казанова вел себя так, будто происходящее его не касалось, и смотрел на все с видом постороннего наблюдателя. Все желали знать, о чем он думал. Да, это интересовало многих, но при взгляде на Казанову было понятно, что он не готов делиться своими мыслями.

— Констанция, моя дорогая, я тебя поздравляю! Твой супруг превзошел самого себя!

— Благодарю, дорогая Йозефа! А что думаете вы, синьор Джакомо? Как вам опера?

— Если говорить честно, дорогая Констанция, мне тяжело непредвзято судить о представлении. Конечно, я знаю оперу лучше всех, знаю каждое движение и каждый шаг. Но меня беспокоит не это, а нечто другое.

— Что же, синьор Джакомо?

— Воспоминания, дорогая Констанция. Когда я смотрю на представление со стороны, словно впервые вижу его, мне тяжело следить за сюжетом. Оно так напоминает мне мою молодость, что… Как же это выразить?..

— Вы не находите слов, синьор Джакомо? Неужели именно вы не можете найти слов?

— Дорогая Констанция, будьте снисходительны ко мне. Мне кажется, только не смейтесь надо мной, что следует переписать оперу.

— Переписать? Всю оперу?

— Да, переписать, но по-другому. Я бы начал с само го начала, с того момента, с которого начинается моя история. История моей долгой жизни.

— Ваша история, синьор Джакомо? Где же начинается ваша история?

— Она начинается в Венеции, дорогая Констанция, недалеко от театра Сан-Самуэле. Она началась тогда, когда мне было восемь лет и четыре месяца.[21] С этого времени я перестал жить, как раньше. Маленьким я просто плыл по течению, хотя меня и принимали за недоумка. Я ничего не помню о времени, предшествовавшем пробуждению моего духа и чувств. Прежде я жил в тесном, замкнутом мирке, в коконе, в котором мог бы остаться до конца своих дней, если бы обо мне кое-кто не позаботился и не освободил от столь жалкого существования.

— Синьор Джакомо, неужели это правда? Я не могу в это поверить. Я еще никогда не встречала такого галантного и красноречивого человека, как вы…

— Благодарю вас, дорогая Констанция. Всем своим красноречием — да и расцветом моего духа — я обязан одному молодому священнику из Падуи, доктору Гоцци.[22] Моя бабушка, заботившаяся обо мне больше, чем мои родители, привела меня к нему. Он преподавал в школе для мальчиков, которые когда-то достигнут немалого в своей жизни. Меня посадили к пятилетним, которые потешались и издевались надо мной, намного отставшим в учебе переростком. Да что там говорить? Вскоре я стал лучшим и в конце концов единственным учеником доктора Гоцци. Он преподавал мне теологию, философию, астрономию и даже научил играть на скрипке. Я делал успехи и всего в одиннадцать лет ошеломлял все общество, цитируя стихи на латыни.

— Ваша история поистине забавна, синьор Джакомо. Почему бы вам ее не записать и не дать нам почитать? Да, действительно, это интересная и поучительная история, и мне хотелось бы услышать ее продолжение. Только, честно говоря, я не могу понять, каким образом она связана с оперой.