Ночь древних огней

Моя мать Керсти Каллайнен довела меня до самоубийства. Всю жизнь она издевалась надо мной и не оставила мне иного выхода. Пожалуйста, найдите и прочитайте мой дневник и предайте всё огласке. Моя мать должна сидеть в тюрьме, потому что она – убийца.

Дневник Юрген не читал. Не смог бы, даже если бы хотел, но он и не хотел. Достаточно того, что он осквернил тело Каи. Достаточно того, что он видел. Того, что он предал её и не смог защитить. Юрген понятия не имел, что происходило между Керсти и Каей, пока он был на работе, но нередко приезжал в дом, наэлектризованный ненавистью и страхом, — и старался это игнорировать. Так что и теперь ни к чему ему знать все подробности и переживания мёртвой девочки. У него ещё есть живая Керсти. Юрген не глядя вырвал все страницы и сунул под воду. Часть отправил в унитаз и смыл, часть изорвал на мокрые клочки и кинул на дно мусорной корзины, прикрыв картофельными очистками. Твёрдый переплёт блокнота он спрятал в кладовке, намереваясь избавиться от него позже. Потом вымыл руки, лёг к Керсти в кровать и лежал, пока жена не проснулась, смотрел в потолок и видел только огромную сосну.

Сосну и висящую на ней Каю.

***

Накажите. Отомстите. Убийца, — продолжала бормотать Керсти.

Огонь в жёлтой свече Каи резко погас, словно на него с силой дунули. Однако на пляже не было и намёка на ветер. Остальные свечи горели ровно, даже вода хранила спокойствие. Юрген поёжился.

Да, да, да, зашептала Керсти, расценив это как ответ духов.

Костёр в центре пляжа оглушительно затрещал, заставив окруживших его жителей с испугом отпрянуть. Юрген повернул к нему голову, и это стало его последней ошибкой.

Убей. Убей. Убей.

Гигантское пламя отражалось в карих глазах Юргена, шептало в уши, кололо пальцы, жгло сердце. Юргена больше не было.

Наказание. Месть. Справедливость.

Жёлтое стекло свечи треснуло. Юрген наклонился и отломал самый крупный осколок. Сжал в ладони. Огонь охватил весь пляж, всё сознание Юргена, всё его тело. Выход был только один. Сделать то, что требуется.

То, чего хотела Керсти.

Она даже не успела удивиться: вскрикнув скорее от неожиданности, чем от боли, Керсти с перерезанным горлом повалилась ничком, лицом в воду. Тёмный залив Хара обагрился свежей горячей кровью. Юрген почувствовал, как по лицу текут слёзы; кто-то кричал, возможно, он сам. Огонь отступил, пляж выглядел нетронутым, словно ему всё это привиделось. Но Керсти по-прежнему лежала в воде.

Правильно, правильно, правильно.

Шёпот проникал даже в его кости, горящие от ужаса. Юрген знал, что ещё не закончил.

Он сделал это ради Керсти. Только ради неё одной он вынул ту, которую любил почти как дочь, из петли, куда она её загнала. Только ради неё он бесконечно шёл по колено в воде с мёртвым телом на руках. Только чтобы Керсти ничего не узнала. И никто не узнал. Не смог бы её обвинить. Никто. Ни соседка, ни водитель автобуса, ни кассир. Ни сама Керсти. С убийством она бы рано или поздно сжилась. Со злом извне. Но не с собой.

Как бы ни любил он Каю, его сердце, мысли, вера – вся его жизнь принадлежала Керсти. И вот он убил её собственными руками. Перерезал глотку, словно скоту на ферме. Юрген посмотрел на окровавленный осколок свечи в руке – жёлтое стекло стало красным, как и все остальные свечи на пляже. Задумался на секунду, поднёс руку к горлу. Крики разносились над заливом, к нему бежали люди. Юрген разжал руку, и стекло упало в песок, смешанный с пеплом, разлетающимся от костра. В Ночь древних огней не может быть другого выбора. Сердце, мысли и вера должны истлеть, корчась в страданиях за то, что он сделал. Юрген отпрянул от чьих-то рук и бросился к костру.

Пляж ошеломлённо выдохнул, когда пламя взвилось, взвизгнуло и навсегда забрало свою дань.

Ветра не было, но одна сосна одобрительно качнулась.