Ночь генерала

Крцун с сигаретой в зубах стоял над распростертым на полу Дражей, наблюдая за реакцией своей жертвы. Ловил взглядом выражение глаз, гримасы лица. И ждал, не скажет ли он что-нибудь.

– Мне кажется, генерал, ты не понял моих слов. Сейчас товарищ Бора приведет сюда Николу Калабича!

Дража старался скрыть взгляд, он не хотел, чтобы была видна горечь, поднявшаяся из глубины его души. «Я лгал, – думал он, – и обманывал сам себя. Я ведь знаю, что он меня предал, но все равно ищу все возможные и невозможные оправдания и аргументы. А теперь этот страшный человек сможет ликовать. Командир моей гвардии увидит меня в таком положении, и я увижу его. Позор, позор для меня, позор для него и наслаждение для Крцуна. Боже, зачем ты не хочешь взять меня к себе? Закрою глаза и даже не посмотрю на гада. И не скажу ни слова».

– Калабич тебя предал, а сейчас я прикажу ему тебя убить, – язвил Пенезич. – Он это хорошо умеет, твой батька Пера… Только он не просто заколет тебя ножом, а сначала воткнет его тебе в ушко, потом в нос, потом штыком в глаз! Эта ночка покажется тебе длинной, и ты будешь молить Бога, чтобы поскорее наступил рассвет, мать твою велико-сербскую!

– Товарищ генерал, бандит доставлен! – часовой втолкнул в камеру какого-то заключенного.

– Идиот, мать твою, это же не он! – заорал на часового Крцун. – Как тебя зовут, оккупантский прихвостень? – обратился он к заключенному.

– Никола Тарабич, – ответил тот дрожа. В крестьянской одежде, обросший бородой, он испуганно оглядывался по сторонам.

– Я приказал тебе доставить Николу Калабича, а не Николу Тарабича, – снова рявкнул он на часового. – Кретин, у тебя мозгов не больше, чем у сороки.

– Товарищ генерал, мне послышалось, вы сказали привести Николу Тарабича. Кроме того…

– Заткнись, дурак! Ты что, не знаешь, идиот, что Никола Калабич в четверке?

– Я знаю, что в четверке, товарищ генерал, – улыбнулся часовой. – Я ошибся… сейчас я сбегаю за ним.

– Ладно, хватит, – отмахнулся Крцун. – Нет большой разницы, тот или этот. Все они одинаковые, мать их за ногу. Стоит заглянуть им в глаза, сразу видно… Хитрые у тебя глаза, земляк, и недружеские, – шагнул он к крестьянину. – Ух, брат, ну и несет же от тебя, как от хорька, – он тут же сделал шаг назад.

– Мы с тобой земляки, ты вроде бы из Кремана.

– Так точно, но только не я сам, а мой отец, господин офицер, – крестьянин мял в руках шапку, колени его дрожали.

– Господин твою мать на сеновале драл, свинья кулацкая! Я для тебя товарищ. Товарищ генерал, товарищ министр. Ясно?! – заорал Крцун.

– Ясно, товарищ… э-э… товарищ министр и товарищ генерал!

– А кем тебе приходятся те Тарабичи… тот поп, который все наперед знал?

– Мы одна семья… это… ну, мы из одного рода, товарищ министр и товарищ генерал.

– А ты веришь в эти пророчества попа Тарабича?

– Верю… народ верит и… это… люди говорят, что он не ошибся, господин… простите, товарищ генерал и… товарищ генерал… – запутался заключенный.

– А этот твой дед… дед или прадед, хрен его знает… он предсказал нашу славную революцию, победу товарища Тито и партизан, победу справедливости и равенства… Скажи-ка мне, Тарабич, написано ли про генерала Слободана Пенезича-Крцуна в книге этого попа?

– Не знаю, товарищ генерал и товарищ министр.

– Как это не знаешь, мать твою кулацкую?

– Я не умею ни читать, ни писать.

– Все ты умеешь и все ты знаешь, курва деревенская, – покрутил головой Пенезич. – Ты знаешь это говно бородатое? – он показал на Михайловича.

– Не знаю, – крестьянин опустил глаза.

– Врешь, бандит! – заорал Крцун. – Подойди поближе и посмотри.

– Я не знаю его, товарищ генерал. – Голос крестьянина дрожал.

– Когда и за что тебя арестовали?

– Десять месяцев назад, когда я пахал под озимые, товарищ генерал.

– Когда пахал. Значит, мои тебя взяли за то, что ты пахал, – он ударил крестьянина кулаком в живот. – А четником ты не был? Не был ли ты за короля и за Дражу?

– Я был и в партизанах, товарищ генерал, – крестьянин держался руками за живот и переминался с ноги на ногу.

– А когда же это ты, дерьмо бородатое, был в партизанах?

– С октября сорок четвертого и до конца войны… и я, и мой брат Милован. Мы оба, товарищ генерал.

– Брат тоже в тюрьме?

– Он погиб на Сремском фронте, товарищ министр.

– Так ты же наш, мать твою растак, – похлопал его по плечу Пенезич.

– Наш… я всегда был наш, товарищ генерал, – приободрился Тарабич. – Гнию здесь уже почти целый год, а дома ждут голодные рты. Некому ни скосить, ни посеять, ни крышу починить, – он едва сдерживал слезы.

– Кто у тебя остался дома? – неожиданно задал вопрос генерал Михайлович.

Крцун растерялся, он как будто не верил своим ушам. Закуривая сигарету, он не спускал взгляда с Михайловича.

– Можно? – спросил крестьянин.

– Что можно? – рявкнул Пенезич.

– Можно ли, товарищ генерал, ответить?

– Если бы он меня спросил, я знал бы, что отвечать.