Ночь и день

Мэри, склонившись над камином, принялась ворошить угли, тыча кочергой сквозь прутья решетки. Когда зашла речь о Ральфе, ей очень хотелось честно рассказать все Кэтрин, объяснить, какие на самом деле у них с Ральфом отношения. Судя по тону Кэтрин, та вовсе не собиралась выведывать у Мэри ее секреты, как и не строила догадок на этот счет. Более того, Кэтрин ей нравилась, этой женщине следовало доверять, и ее было за что уважать. Первый шаг к сближению был удачным, во время разговора с Кэтрин стало понятно, что дальше будет непросто, и все же Мэри чувствовала, что должна быть с ней откровенна — Кэтрин следует знать то, о чем она, судя по всему, пока даже не подозревает, — она должна рассказать Кэтрин, что Ральф в нее влюблен.

— Честно говоря, я не знаю, какие у него сейчас планы, — быстро заговорила она, спеша высказать все, пока не передумала, — мы ведь с ним не виделись с самого Рождества.

Странно, удивилась Кэтрин, но, может, она не до конца поняла ситуацию. Она знала за собой этот недостаток: ей всегда недостает проницательности, когда речь заходит о тонких оттенках чувств, — вот лишнее доказательство ее приземленности. С таким практическим складом ума лучше иметь дело с абстракциями, с числами и цифрами, а не с женскими и мужскими чувствами. Во всяком случае, так бы сказал Уильям Родни.

— А теперь… — начала она.

— О нет, постойте, прошу вас! — воскликнула Мэри, пытаясь остановить гостью.

Едва Кэтрин направилась к двери, Мэри поняла с предельной ясностью: ее нельзя отпускать. Если Кэтрин уйдет, она потеряет единственную возможность объясниться, единственную возможность сказать что-то очень важное. Пяти-шести слов ей хватило, чтобы задержать Кэтрин, но на этом силы покинули ее. Слова, которые она собиралась сказать, застывали где-то у самых губ, комом стояли в горле. И в конце концов, почему обязательно нужно все рассказывать? Потому что так правильно, подсказывал внутренний голос, будь откровенна с другими, пусть они видят, что у тебя на душе. От этой мысли она поморщилась: не слишком ли сурово, ведь ее и так обобрали до нитки? Может же она оставить себе хоть самую малость?! Но если она и впрямь что-то себе оставит? И сразу же ей представилась одинокая жизнь в замурованном пространстве — в кольце глухих стен, бесконечно долгая, с одними и теми же чувствами, которые не притупятся и не исчезнут, сколько ни бейся о каменную толщу. Ее пугала перспектива такого одиночества, но заговорить сейчас — а значит, отказаться от одиночества, даже привычного, — было выше ее сил.

Она случайно коснулась рукой меховой опушки на юбке Кэтрин и наклонилась, чтобы получше рассмотреть фасон.

— Мне нравится этот мех, — сказала она. — Мне нравится, как вы одеваетесь. И вы не должны думать, что я собираюсь замуж за Ральфа, — продолжала она с такой же интонацией, — потому что он меня вовсе не любит. Он любит не меня… — произнесла она, не поднимая головы, судорожно сжимая мех.

— Обычное платье, — сказала Кэтрин, но по тому, как она напряглась, можно было догадаться, что она поняла Мэри.

— Ничего, что я вам это рассказываю? — спросила Мэри.

— Нет, что вы, — ответила Кэтрин, — но вы ведь ошибаетесь, не так ли? — Ей и правда стало ужасно неловко. Ей совсем не нравилось, что дело принимает такой оборот. Мало того что ситуация малоприличная, главное — ее поразило страдание, звучавшее в голосе Мэри.

Полная странных догадок, на всякий случай она еще раз внимательно поглядела на Мэри. Однако напрасно она надеялась найти подтверждение тому, что все это было сказано не всерьез, — сомнений быть не могло. Мэри сидела, устало откинувшись в кресле, с таким видом, как будто за все время, пока длилось ее мучительное признание, миновали не краткие минуты, а пятнадцать долгих лет жизни.

— Не правда ли, есть такие вещи, в которых невозможно ошибиться? — сказала Мэри тихо. — И это удивительнее всего… я имею в виду, когда любишь кого-то. Я всегда считала себя человеком здравомыслящим, и даже гордилась этим, — добавила она. — И совершенно не ожидала, что со мной такое случится… то есть я хочу сказать, когда другой этого не чувствует. И вот что было глупо: я стала притворяться. — Она помолчала. — Потому что, понимаете, — быстро продолжила она с жаром, подавшись вперед, — это любовь. Сомнений быть не может… Я его по-настоящему люблю… Ральфа. — Энергичный кивок, выбившаяся прядь волос, пылающее от волнения лицо — все это придавало ей вид гордый и вместе с тем вызывающий.

«Значит, вот как это бывает», — думала Кэтрин, глядя на нее. Помедлив в нерешительности, поскольку не была уверена, что ее слова будут уместными, она все же произнесла едва слышно:

— Значит, вы любите?

— Да, — сказала Мэри. — Люблю. О, если бы только я могла — не любить!.. Но дело не в этом, просто вам следует знать… Есть еще одно, что я хотела вам сказать. — Она помолчала немного. — Конечно, он не просил меня говорить вам об этом, но я уверена: он вас любит.