Ночь и день

Это подтверждало догадку Родни. Какое-то время он молча обдумывал эту неприятную мысль.

— Женщины — непостижимые создания, не правда ли? — воскликнул он.

— Угу, — буркнул Денем, которому казалось, что он может понять не только женщин, но и весь мир. И Родни он тоже прекрасно понимал — тот был для него как открытая книга. Он видел, что ему плохо, и жалел его, и хотел ему помочь.

— Скажешь им что-нибудь, а они — в слезы. Или начнут смеяться без причины. Я так понимаю, что нехватка образования…

Остаток фразы унес ветер, но Денем понял, что Родни имел в виду смех Кэтрин, и этот смех все еще задевал его. В отличие от Родни, Денем чувствовал себя уверенно; Родни казался ему птицей, глупо бьющейся о стекло, — одним из тысяч тел, бестолково мечущихся в воздухе. Тогда как они с Кэтрин одни в вышине, недосягаемые, окутанные двойным сиянием. Ему было жаль этого бедолагу, сбившегося с пути, хотелось защитить его, беззащитного без того знания, что делало таким прямым и ясным его собственный путь. Они шли рядом, словно два путешественника, одному из которых суждено достичь цели, а второму — погибнуть в пути.

— Нельзя смеяться над тем, кто тебе небезразличен.

Денем услышал эту фразу, видимо не обращенную ни к кому конкретно. Порыв ветра приглушил слова и тотчас унес их. Неужели Родни действительно это сказал?

— Вы ее любите.

Разве это его собственный голос? Он звучал откуда-то издалека — или то был голос ветра?

— Это была пытка, Денем, настоящая пытка!

— Да, да, я знаю.

— Она смеялась надо мной.

— Надо мной — ни разу.

Ветер разделил слова и унес, словно и не было ничего сказано.

— Как я любил ее!

Человек рядом с Денемом совершенно определенно сказал именно это. Голос принадлежал Родни, но странно — в образе собеседника Денем уловил явное сходство с собой. Денем видел эту фигуру на фоне бесцветных домов и башен на горизонте. Он видел его — гордого, взволнованного и трагического, — наверняка таким же был и он сам, когда в одинокой ночи думал о Кэтрин в своей комнатушке.

— Я тоже люблю Кэтрин. Поэтому сегодня я здесь.

Слова Ральфа прозвучали четко и взвешенно, словно официальный ответ на признание Родни. Родни что-то невнятно пробормотал.

— О, я всегда это знал, с самого начала! — воскликнул он. — Вы на ней женитесь!

В его возгласе звучало отчаяние. И вновь ветер прервал их разговор. Вскоре они остановились под фонарем.

— Господи, Денем, какие мы с вами идиоты! — воскликнул Родни. Они одновременно обернулись друг к другу в желтом уличном свете. Глупцы! Казалось, обоим открылись вдруг все бездны собственной глупости, и как просто было в этом признаться! Потому что в эту минуту, у фонарного столба, то, что они оба знали, устраняло всякое соперничество между ними и позволяло посочувствовать друг другу — искренне, от всей души. Кивнув на прощание, словно скрепляя немой уговор, они расстались, по-прежнему молча.

Глава XXIX

В воскресенье после полуночи Кэтрин лежала в постели, но не спала, а находилась в том сумеречном состоянии между сном и явью, когда собственная жизнь, которую видишь как бы со стороны, представляется порой в странном забавном свете — абсолютно несерьезном, потому что любая серьезность в это время уступает дремоте и забытью. Она видела Ральфа, Уильяма, Кассандру и себя рядом с ними, фигуры были в равной степени зыбкими и, лишенные реальных примет, приобретали особый смысл и достоинство — каждая сама по себе. Забавляясь этой картиной и избавляясь понемногу от сковывающего тепла привязанностей или обязательств, она уже засыпала, как вдруг в дверь тихонько постучали.

В следующий миг перед ней предстала Кассандра, со свечкой в руке, и зашептала, поскольку ночью шуметь не полагается:

— Кэтрин, ты не спишь?

— Нет. Что еще случилось?

Она села в постели, поинтересовавшись, с чего это Кассандре вздумалось бродить по дому в столь поздний час.

— Мне не спалось, и я решила с тобой поговорить — я только на минуточку. Завтра я возвращаюсь домой.

— Почему домой? Что случилось?

— Случилось такое, отчего мое дальнейшее пребывание здесь невозможно. — Она произнесла это важным, официальным тоном — видно, заранее готовилась к этому заявлению, а значит, случилось нечто из ряда вон выходящее. И продолжала как по бумажке: — Я должна сказать тебе всю правду, Кэтрин. Уильям своим непозволительным поведением поставил меня сегодня в неловкое положение.

Сон Кэтрин как рукой сняло.

— В зоологическом саду? — спросила она.

— Нет, на обратном пути. Когда мы зашли выпить чаю.

Словно предвидя, что разговор будет долгим, а ночью холодно, Кэтрин предложила Кассандре укутаться в лоскутное одеяло. Кассандра накинула его на плечи, как царскую мантию, и продолжила все так же торжественно:

— В одиннадцать поезд. Я скажу тете Мэгги, что мне срочно пришлось уехать… Сошлюсь на то, что надо повидать Вайолет, которая у нас гостит. Но я подумала и решила, что не могу уехать, не сказав тебе правды.

На Кэтрин она старалась не смотреть. Возникла долгая пауза.