Ночь Ягуара

Из-за этого огромного пениса – ну прямо третья нога – Кевин прозвал Руперта Треножником и без конца намекал на то, что и она, и Луна, подружка Скотти, не прочь испробовать эту штуковину. Ей приходилось убеждать дружка в том, что ее, да, наверное, и Луну, это вовсе не привлекает и что для нее и его, Кевина, член достаточно велик и хорош.

Зингер остановился и взял из большого, стоявшего на краю бассейна фанерного ящика полотенце.

Девушка выбралась на выровненный коралловый край пруда, сняла маску и выжала волосы.

– Доброе утро, Дженни, – сказал Руперт, подойдя к ней сзади. – Плавала?

Она повернулась и снова, надо же, уставилась ему между ног и лишь потом заставила себя поднять глаза к его лицу.

– Ага, здорово искупалась. Похоже, впереди еще один прекрасный денек.

– Почему бы и нет. На завтрак круассаны. И манго.

Такова уж была его несколько раздражающая, безапелляционная манера общаться: на самом деле он ничего не приказывал и не относился ни к кому как к прислуге, но как-то так получилось, что Дженни каждое утро готовила завтрак и для него, и для всей компании. Теперь это считалось само собой разумеющимся, а с чего все пошло, почему все решили, будто это входит в ее обязанности, она и сама не помнила.

Снова взвизгнула Ширли – видимо, в ее обязанности входило именно это. Руперт не спеша спустился по пологому склону к воде. Спустя десять минут, одетая в футболку с эмблемой «Лесной планеты», в белых шортах, с заплетенными в косу волосами, Дженни уже находилась на просторной, снабженной тщательно подобранным оборудованием кухне, разрезала манго на ломтики и уложила их неровными рядами на голубое глазурованное блюдо. Она намолола экологически чистых кофейных зерен, включила кофеварку и сунула круассаны подогреваться в духовку – никаких канцерогенных микроволновых печей здесь, разумеется, не было. Закончив с манго, она положила на край блюда белую камелию и вынесла его в патио. Стол был накрыт на шестерых, с туземной цветной керамикой из Латинской Америки и с Карибских островов и салфетками, изготовленными местными ремесленниками из пеньковых или конопляных волокон. Она вернулась на кухню, налила кофе в термос, с помощью соковыжималки «Остер» выдавила сок штук из двадцати экологически чистых апельсинов. Пока она занималась этим, вошел Скотти и, как делал каждое утро, поставил в высокую хрустальную вазу цветы, которые он только что сорвал в саду: желтые орхидеи, франгипании, ветку ярко-фиолетовой бугенвиллеи. Дженни оторвала взгляд от кофеварки, чтобы посмотреть, как он управляется с букетом. Скотти говорил, что в Японии аранжировка цветов считается высоким искусством, и самураи состязались друг с другом, стремясь добиться успеха в этой области. Дженни не бралась судить, так ли это или речь идет всего лишь об одной из странностей Скотти, однако, когда букет подбирал он, у него и вправду получалось что-то особенное, словно эти цветы и выросли вместе. А вот ее попытки составить в своем домике подобную композицию как-то не удавались.

Хоббит. Как всегда, когда Кевин придумывал кому-нибудь прозвище, Дженни непроизвольно начинала рассматривать этого человека именно в таком ракурсе. Скотти был довольно приземист, на несколько дюймов ниже самой Дженни, коренаст, словно бочонок, с непропорционально большой головой, густой бородой и длинными волосами, собранными на затылке в хвост. Правда, в отличие от хоббитов в фильмах (а Дженни видела их все и не раз) лицо Скотти, на ее взгляд, было на самом деле довольно симпатичным, в особом, грубоватом духе, но имело отстраненное, почти угрюмое выражение, словно жизнь обидела его, отказав ему в том, что, по его мнению, он заслуживал. Его глаза были голубыми и контрастировали с загоревшим дотемна лицом. Ему было всего-то чуть больше тридцати, но Скотти выглядел намного более пожившим: Дженни воспринимала его как человека старшего поколения, стоявшего ближе к Руперту и профессору, чем, скажем, к ней.