Ночь коротка

Лежит на полу, из пустого чайника себе капли в рот вытряхивает, они мимо летят. Противно мне стало и жалко, а Рыжий сзади ходит, ладони потирает, советы подбрасывает. Ну, давай, говорит, давай, ты же хотел. Нет, я так не хотел, я узнать просто хотел, как у них там всё, почему женщины это не мужчины. Организуем, обрадовался Рыжий и доску шахматную снова открыл, только там не фигуры.

Там ножи какие-то длинные и страшные ножницы. Ты сейчас все узнаешь, по лопаткам меня хлопает. Я хотел крикнуть, что не хочу, только у меня все как будто деревянное стало, язык во рту застрял. Рыжий у учительницы чайник отобрал, весело ее раздел и давай своими ножами-ножницами над ней махать. Разрежет где-нибудь тело и лекцию мне читает. Это, говорит, матка, это, говорит, еще чего-то, а это — то место, которое ты хотел, но, извини, сегодня не получилось, в другой раз. А учительница вместо того, чтобы матом орать, даже улыбается, от счастья рот открыла, руками воздух загребает, Рыжего чтобы обнять. А обнять не выходит, потому что Рыжий тело ей уже наполовину раскрыл, давай органы оттуда вытряхивать. Все с научным объяснением, а когда сердце вытащил, даже стишок прочитал. Потом сердце на шахматную доску швырнул, пусть, говорит, пока здесь потарахтит. А ты, смотрит на меня, что плачешь? — видишь, как ей хорошо. Я видел. Когда сердце из нее выщипнул, она только вздрогнула, потом снова у нее пошло удовольствие, к Рыжему счастливыми руками тянется, что-то нежное выкрикивает.

Тут Рыжий увидел, что у меня по щекам и подбородку слезы бегут, разозлился: для кого, кричит, я тут стараюсь? Схватил меня за воротник и в кровь эту толкнул, в которой учительница шевелилась. Лицом я, наверное, в нее упал, потому что кровь сразу потемнела, внутренности тоже исчезли, и лицу холодно стало, как от зимнего ветра. Тело у меня из деревянного сразу легким стало, и слезы из глаз замерли, не текут. Что-то рядом крыльями прохлопало, повернулся, а это птица. За которой я в Самарканде шел. Или другая. Но я все равно теперь за ней пошел.

* * *

Что хочу сказать? Я ведь точно там звезды видел. Да, внутри учительницы. Оказывается, так называемые печень и селезенка — все это неправда. Органы — тупик это. Это чтобы смерть или болезни объяснить, чтобы мы чего-то внутри себя постоянно боялись. А если человек поймет, что внутри него те же звезды, которые над ним висят, он страх потеряет. Ангелом себя почувствует, наверно. Святые это понимают. Поэтому им на домики монетки кладут. Серебряные монеты — звезды, медные — планеты. А бумажные деньги зря кладут, лишнее. И жадность у прохожих вызывает, я истории слышал. Был в Самарканде археолог, русский, хотя это не важно, любой национальности человек может у могилы деньги своровать. И умер, бедняга. Вместо того чтобы дальше землю для науки копать — украл и умер.

Короче, я тогда по звездному небу пошел, рукавом слез остатки затираю. Вообще, я сразу это небо узнал. Ночью, если ветер песок туда-сюда не крутит, то звезды очень хорошо видны. Уйдем с братом в пустыню, и Январжон меня то с Большой Медведицей познакомит, то еще какого-нибудь прекрасного зверя на небе отыщет. Теперь я шел рядом с этими звездами, впереди птица моя летит, внизу маленький школьный глобус плывет с отломанной ножкой и весь мелом измазан.

Потом знакомиться стали. Мужчина в железном колпаке подъехал, красный, лицо страшно волосатое. Тело толстое, военное, с достоинством. Я — Бахрам, говорит, заведую тут вашим Объектом, только пока у меня до него руки не доходят. Посмотрел я на его руки, нормальные руки, здоровые. Ногти, правда, железные. Не понравились мне эти ногти, если честно. А Бахрам стоит, рассказывает, что он всеми Объектами на Земле заведует, главный заведующий по войне. Ну, думаю, у нас даже Марат так никогда не расхвастается. Хотя с такими ногтями не пропадешь, и лицо командирское. Потом свою железную рубашку потрогать разрешил, но в это время новая планета пришла, я, говорит, Зухра. Красавица, ресницы — километр. Только птица моя дальше летит, и с Зухрой побыть не получается, жаль. Созвездия начались.

Вначале со мной познакомились две Медведицы и один Дракон. Каждое созвездие, когда меня с птицей видело, обязательно представлялось. Кто-то кричал: Я — Змееносец, и змеей махал. Лев потом был с пастью, еще кто-то. Потом одна молодая появилась: я — Дева, здравствуй. Здравствуйте, Дева. А она засмеялась. Зачем, говорит, ко мне в пустыне приходил? Нет, говорю, я к учительнице приходил. Дева меня по шапке погладила, говорит: это одно и то же. Люди и звезды — это одно и то же, только на Земле эту разницу не видят.

Почему?